Сиреневые ивы
Шрифт:
Первый автоматический "выстрел" не задушил огня в гондоле аварийного двигателя пламегасящей смесью, и Алексеев включил вторую очередь. По распоряжению командира он тут же привел систему пожаротушения в готовность, чтобы при необходимости снова атаковать огонь, но включать третью очередь не потребовалось. Со второй бедой экипаж управился так же уверенно и быстро, как если бы все происходило на учебной тренировке. Впрочем, на тренировках далеко не всегда испытания проходят так гладко... Однако пожар вслед за помпажем, даже потушенный пожар, резко менял ситуацию. С отключенным двигателем можно спокойно лететь на любое доступное расстояние. Но с двигателем, в котором повреждена топливная система и который к тому же загорелся, продолжать полет опасно. Дальний воздушный корабль несет многие тонны
В тот миг, когда вспыхнул сигнал пожарной опасности, Трофимов принял новое решение - возвращаться в аэропорт вылета. Он сообщил об этом экипажу, как только справились с огнем в гондоле третьего двигателя, - на шестой минуте полета. Радист Васильковский немедленно запросил землю, и земля тоже немедленно ответила, что готова принять самолет.
– Скорость - триста, высота - сто!
– Это голос штурмана Павленко.
Ошибка исключалась. При такой скорости и высоте невозможно ничего исправить или изменить, если случится просчет. Самолет шел прежним курсом. Для его разворота в направлении покинутого аэродрома нужны были большая высота и скорость, а скорость падала и вместе с нею падала высота - об этом предупреждала система сигнализации, об этом тревожно докладывал штурман.
Если бы до звезд и светящихся туманностей там, в черной глади морского залива, было действительно так далеко, как это казалось!.. Но приборы контроля не знают зрительного обмана, они кричат, что отметка высоты сползла за "100", да и сам ты отлично знаешь, что звезды, отраженные в море, можно увидеть лишь с малых высот.
Казалось, Трофимов вдруг физически, своими руками, ощутил всю громадную тяжесть машины, которая заправлена для дальнего полета и в пассажирском салоне которой не осталось свободного места. Десятки и десятки человеческих жизней, доверенных ему, а с ними - жизни его товарищей, его помощников в этой борьбе! Он и за них в ответе. О себе самом Трофимов не думал: у настоящих командиров в минуты опасности долг и ответственность за доверенных им людей совершенно заглушают страх за собственную жизнь. Лучше всего это знают летчики, десантники, люди всех профессий, чья работа и служба сопряжены с постоянным риском.
В экипаже Трофимова только штурман по годам моложе его, хотя по налету часов и он успел опередить своего командира. Но в тот ответственный миг, оценивая ситуацию, принимая решения и отдавая команды, Трофимов с особенной силой почувствовал, как весь многоопытный экипаж сразу и беззаветно вверил ему свою судьбу и судьбу машины с пассажирами, с какой готовностью он исполнит всякую волю командира. А это значило: если не сделает промах командир - не ошибется никто.
Нет, он тогда не думал об этом так прямо - его мысли были заняты другим. Он каким-то особенным озарением души улавливал веру товарищей в его командирское искусство, его волю и способность предвидеть ход событий, чтобы управлять ими. Эта вера улавливалась в тоне докладов и ответов, в том, как молниеносно и точно исполнялись его распоряжения, предугадывались его вопросы. Эта вера укрепляла его мужество и хладнокровие, давала ясность мысли и в сплаве с его личным опытом и опытом экипажа рождала ту самую прозорливость, которая в критической обстановке делает безошибочным каждое действие командира и подчиненных ему людей.
Голос Трофимова стал еще спокойнее, он, вероятно, походил на голос пилота-инструктора, который отрабатывает со своими летчиками задачу средней сложности, чуть затягивая речь, - словно от начала до конца задачи в голове его уже выстроена цепь необходимых команд, указаний, поправок, многократно проверенных, а потому наилучших в данной ситуации. Ну кто бы поверил, наблюдая со стороны, что этому
– Убрать закрылки... Так, добро...
В любой миг Трофимов ждал новой неожиданности - ее надо было ждать после того, что уже случилось, - и в любой миг готов был подать ту самую команду, которой потребовала бы ситуация. Он знал, что исполнена она будет наилучшим образом.
Трофимова привела в небо любовь к летной профессии, а любить свою профессию - значит владеть ею как никто другой, всей жизнью воспитывать и развивать в себе качества, которых она требует. Так считает коммунист Трофимов. Так считают его товарищи по экипажу, все коммунисты. Людям безответственным, неумелым и слабодушным никогда не доверят крылатую машину, а тем более - человеческие жизни...
– Скорость - триста сорок... триста пятьдесят...
Как будто все тот же голос у штурмана Павленко, а звучит по-новому. Зато голос командира все такой же спокойный:
– Переводим в набор высоты...
– Высота сто пятьдесят... двести...
Ну что ж, Трофимов не ожидал иного, и очередная команда как бы сама собой исходила из новой ситуации. Выполняя ее, Приходько контролировал перевод самолета в левый крен. Васильковский подтверждал, что посадочная полоса для них готова.
Тяжелый корабль плавно разворачивался в звездном небе над черным заливом. Но борьба еще не окончена. Аденский аэропорт лежит среди гор, единственный воздушный коридор ведет к нему со стороны моря. В этих условиях вывод машины на курс посадки с переполненными горючим баками и при двух работающих двигателях становился сложнейшим маневром. Не менее сложна сама посадка, потому что посадочный вес самолета равен взлетному, а выходить на полосу придется на второй посадочной скорости, превышающей обычную. Возможность дополнительных маневров над аэродромом исключалась. Садиться надо с первого захода...
К этому Трофимов тоже был готов. И, уже возвращаясь, по-прежнему держал волю, и мысль, и руки в готовности к новым неожиданностям. Он не сомневался в своем штурмане, который уже рассчитывал оптимальный вариант посадки и предложил его еще до того, как земля дала "добро" на запрос экипажа.
Шла восьмая минута полета, и в салоне пассажиры уже знали, что самолет идет на посадку. У аварийных люков заняли места бортпроводники, детей перевели в наиболее безопасное место. Выдержка людей в форме Аэрофлота, их уверенность успокаивающе действовали на пассажиров. Они не ощущали никаких внешних признаков опасности, многие, вероятно, решили, что самолет возвращается из-за погоды.
Ни на миг Трофимов не забывал о третьем двигателе, хотя целые две минуты прошло со времени включения второй очереди противопожарной системы, экипаж одолел уже самую грозную из опасностей - потерю скорости и высоты. Улавливая тревогу командира, бортинженер Алексеев докладывал, что первый и второй двигатели в полном порядке, в третьем больше признаков пожара нет.
– Внешних признаков, - тут же добавил он.
Трофимов отметил про себя, что поправка существенная. Скрытый очаг пожара вероятен в третьем двигателе, а это могло усугубить последствия даже малой аварии при посадке. Да и вообще трудно сказать, как поведет себя на земле этот скрытый пожар, если он существует. Трофимов посчитал нелишним напомнить бортинженеру о готовности противопожарной системы, чтобы рассчитывать не только на наземные средства.
Заканчивалась восьмая минута полета и последняя минута с момента аварии - последняя минута, каждое мгновение которой превратилось в испытание мужества, воли, находчивости экипажа и его командира...
Леонид Трофимов - о себе:
– Кажется, я люблю самолеты с тех пор, как помню себя. Мальчишкой провожал глазами каждую крылатую машину, пока не скрывалась за горизонтом. Летчики всегда представлялись мне людьми богатырской силы, смелости и доброты. Еще в школу не поступил, а уже бегал с ребятами на поле нашего ростовского аэропорта, благо это недалеко. Тогда пределом мечтаний было забраться в кабину самолета, но, разумеется, нас к машинам близко не подпускали, и на летчиков мы смотрели издалека.