Сиротка. Нежная душа
Шрифт:
— Она пришла в сознание. Ей нужен горячий ужин и вино. Держите!
Он поблагодарил ее жестом и положил на стойку несколько монет. На улице все еще завывал ветер. Тошан поискал глазами щенка хаски, которого оставил на набережной. Но того нигде не было видно.
«Тем лучше, — подумал он. — Я сейчас готов ему шею сломать, разбить ему голову камнем! Никаких подарков от Жослина Шардена!»
Злость мешала ему рассуждать здраво. Он видел себя пересекающим озеро Сен-Жан, стремящимся назад, в Валь-Жальбер. С каким удовольствием он бы ударил своего тестя, наговорил ему оскорбительных
Перибонка — небольшой поселок. Тошан углубился в ближний лес, задевая лбом опустившиеся, отяжелевшие от снега ветви елей.
«Всё это — вероломство и предательство! — говорил он себе, шагая наугад меж деревьев. — Всё: и улыбки, и разговоры, и партии в карты, и колядование, и подмигивание!»
Он пытался прогнать причиняющие боль картинки, возникавшие в его сознании с быстротой молнии: тело матери под телом Жослина, их объятия… Наконец, опершись о ствол березы, он издал долгий, хриплый крик, колотя кулаками о дерево. Костяшки пальцев скоро разбились в кровь, однако он не чувствовал боли.
«Я был прав тогда, с платком! Я был прав, и все же поверил в их с Жослином россказни! Но Лора поймет, каков на самом деле тот, кого она так любит! Эрмин узнает, что ее отец — последний мерзавец! Он мне за все заплатит, дорого заплатит!»
Тошану хотелось заплакать, как плачут обиженные дети. Однако, слишком гордый для этого, он продолжал колотить дерево, выплескивая переполнявшие сердце ненависть и отвращение.
Тала не спеша оделась. Присев на край кровати, она прислушивалась к малейшему шуму на лестнице отеля. Горничная принесла ей куриного бульона, рагу из свинины и стакан вина. Женщина заставила себя поесть ради невинного ребенка, который рос в ее лоне. Ощущение, будто она упала на дно ямы с такими отвесными стенами, что выбраться из нее не представлялось возможным, не оставляло ее. Да индианка и не искала спасения.
Так она и задремала — изваяние из плоти и скорби. Тошан вошел в шесть утра. Тала посмотрела на него, радуясь тому, что он жив, и тут же испугалась — такое безжалостное у него было лицо. Ночи хватило, чтобы омрачить его сияющую красоту, погасить блеск этих глаз. То была ее вина, осознание которой заставило спину женщины согнуться. Из глаз Талы полились слезы.
— Пора ехать дальше, — неумолимо возвестил Тошан. — Тучи разошлись, день будет ясный. Мне не терпится услышать, что ты скажешь в свое оправдание.
Это был ультиматум. Тала вздрогнула, но тут же встала и горделиво выпрямилась. Гнев Тошана вернул ей силы. Она редко склонялась под ударами судьбы.
— Ты услышишь, что я хочу тебе сказать, мой сын, — заявила она.
Сани были готовы. Запряженные в упряжку собаки махали хвостами и оглядывались по сторонам. Они хорошо отдохнули, и теперь им не терпелось отправиться дальше, по тропинкам, ведущим на север.
— А где щенок? — спросила Тала.
На набережной никого, кроме них, не было. Она была рядя переменить тему разговора, но судьба щенка ее по-настоящему
— Он сам нашел дорогу в конюшню, к Дюку. Я подарил его тому парню, который вчера на озере потерял лошадь. Он пил всю ночь, ну или почти всю! К утру он был пьян в стельку и лег спать в сарае. Я подарил ему Кьюта, чтобы утешить. В любом случае я решил избавиться от щенка, иначе я мог бы его убить. И ты понимаешь почему! Ты знаешь, чей это подарок!
Тала села на свернутые одеяла и сказала сквозь зубы:
— Я к нему привязалась, он вместе со мной пережил бурю.
Тошан не ответил, только лицо его еще больше помрачнело. Он встал на полозья.
— Вперед, Дюк!
До полудня они не обменялись ни словом. Просторные белоснежные пейзажи блестели в лучах серебристого зимнего солнца.
«Мир так прекрасен! — думал молодой метис. — А у меня вкус желчи во рту. Еще вчера утром, в это самое время, я весело похлопывал по плечу моего тестя и прижимал к груди сына! И говорил себе, что у меня замечательная жизнь и хорошая семья!»
Между ними висело такое тягостное молчание, что Тошан решился нарушить его вопросом, который неотступно преследовал его:
— Как ты осмелилась стать любовницей Шардена? Ты же знала, что он — отец моей жены? Я поверил тебе, когда ты призналась, что влюбилась в него, но безответно. Ты соврала! Соврала, чтобы его защитить!
— Мой сын, когда Жослин Шарден шел по нашей опушке, я видела в нем только измученного, отчаявшегося человека, — сказала Тала. — Мне стало его жалко. У него была одна мысль — поскорее умереть, чтобы Лора снова смогла выйти замуж. Он сожалел только о том, что так и не успел лучше узнать своего ребенка. Поверь, в первые дни, когда он оставался у меня, я думала только о том, чтобы ему помочь. Дыхание смерти уже ощущалось в нем, я это чувствовала!
Тошан не хотел успокаиваться. Отношения матери и Жослина он считал результатом того, что оба уступили аморальному, постыдному вожделению.
— Послушать тебя, так я должен сказать тебе «спасибо»! — возмутился он. — Можно подумать, ты уложила его к себе в постель, чтобы спасти и здоровым вернуть законной супруге!
— Так оно и было! — крикнула в ответ Тала. — Можешь насмехаться, сколько хочешь, но любовь порождает надежду, а без надежды тело гибнет.
— Только не говори о любви! Ты просто хотела мужчину и согласилась лечь с первым попавшимся! — заявил он. — Шарден использовал тебя, и знаешь почему? Готов поспорить, он бы не стал спать с белой женщиной, чтобы не скомпрометировать ее. Но с индианкой — запросто! Теперь понятно, почему о моих соплеменницах говорят как о легкодоступных женщинах!
— Замолчи! — приказала она.
Тала повернулась к Тошану спиной. Он не увидел выражения глубочайшей скорби у нее на лице. Каждое слово сына ранило, унижало ее и чернило воспоминания, которые были ей дороги. Тала закрыла глаза и сжала губы. Снова повисло бесконечное молчание. Когда они проехали еще полтора километра, Тошан придержал собак, а потом приказал им остановиться: по тропинке, подняв тяжелую голову, брел лось. Более молодой его собрат следовал за ним. Дюк зарычал, но хозяин приказал ему умолкнуть.