Сиротливый запад

ГЕРЛИН КЕЛЛЕГЕР, семнадцати лет, хорошенькая

ОТЕЦ УЭЛШ, тридцати пяти лет

КОУЛМЕН КОННОР

ВАЛЕН КОННОР

Кухня-гостиная в старом фермерском доме в Линейне, графство Гэлуэй. В глубине сцены, справа, входная дверь. На авансцене – стол

и два стула. В центре задней стенки – камин. Перед ним – старые, потерявшие всякий вид, кресла. Слева, в задней стене – дверь в комнату КОУЛМЕНА. Еще левее – дверь в комнату ВАЛЕНА. На задней стене полка, на которой рядком стоят фигурки католических святых, помеченных буквой «М». Над полкой висит двухстволка, а над ней распятие. Слева, у стены – шкаф для продуктов, справа – комод. На комоде – фотография в рамке. Это черный пес. Разгар дня. КОУЛМЕН, весь в черном, только что вернулся с похорон и развязывает галстук. Достает из шкафа большую банку из-под печенья, отдирает закрепляющий крышку скотч и вынимает бутылку самогона, так же помеченную буквой «М». ОТЕЦ УЭЛШ, священник, входит вслед за ним.

УЭЛШ. Дверь открытой оставил, Вален должен подойти.

КОУЛМЕН. Оставил так оставил.

УЭЛШ усаживается за стол. КОУЛМЕН разливает самогон по стаканам.

Выпьешь за компанию?

УЭЛШ. Конечно, о чем разговор.

КОУЛМЕН (тихо). И чего спрашивал. Дурацкий вопрос, черт.

УЭЛШ. А?

КОУЛМЕН. Дурацкий, черт побери, вопрос задал.

УЭЛШ. Почему же?

КОУЛМЕН, не отвечая, подает ему стакан и садится за стол.

УЭЛШ. Хватит чертыхаться, сколько можно.

КОУЛМЕН. Хочу и чертыхаюсь.

УЭЛШ. Отца твоего ведь только что похоронили.

КОУЛМЕН. Ну конечно, конечно, тебе видней.

УЭЛШ (после паузы). А народ симпатичный собрался.

КОУЛМЕН. Стая стервятников. В надежде поживиться.

УЭЛШ. Да ладно тебе. Пришли почтить память, только и всего.

КОУЛМЕН. Только семь из них не задавали никаких вопросов насчет поминок. А остальные только и спрашивали: «А выпивка будет? А пирожки слоеные будут?» Никаких им пирожков в этом доме. Во всяком случае, пока Вален контролирует все расходы. Были бы деньги у меня, я б сказал: «Ладно, приходите, налетайте, ешьте, пейте. Только вот деньги не у меня. У Валена».

УЭЛШ. А Вален насчет денег прижимистый. Немного.

КОУЛМЕН. Немного? Да он из-за гроша удавится. Кстати, этот самогон его. Так что если он заявится и закатит скандал, скажешь, что я налил исключительно по твоей просьбе. И по очень настоятельной. Повод все-таки серьезный.

УЭЛШ. Полдня пьешь, полдня работаешь. Так и не докрасил мне, что обещал.

КОУЛМЕН. Да подумаешь, стены красить. Любой мальчишка справится, не хуже пьяницы. Тоже мне, работа.

УЭЛШ. А я ни капли спиртного в рот не брал, пока в этом приходе служить не начал. В таком запьешь.

КОУЛМЕН. Чтобы запить и одного прихожанина хватит.

УЭЛШ. Но в алкоголика я не превратился. Просто люблю это дело. Вот и все.

КОУЛМЕН. Ну, само собой. Как скажешь.

Пауза.

Пирожки

с начинкой, черт бы их побрал. Ох уж эта белобрысая, старая стерва. Двадцать лет мне за кружку пива должна. «Завтра, завтра верну.» И так каждый раз, сука. Ну, память у нее ни к черту, мне-то что с того. Засунуть бы ей этот самый пирожок в задницу.

УЭЛШ. Выбирать надо выражения, все-таки…

КОУЛМЕН. По-другому не могу.

Пауза.

УЭЛШ. Вот папа умер, сиротливо будет в доме, да?

КОУЛМЕН. Не будет.

УЭЛШ. Ну, хоть немного-то будет, никуда не денешься.

КОУЛМЕН. Ну раз ты это говоришь, да еще с таким напором, так оно и будет. Наверное, насчет сиротства, ты самый главный спец.

УЭЛШ. А девушка у тебя на примете есть? Ты ведь теперь свободный и небедный. Наверное, отбоя от девчонок нет?

КОУЛМЕН. Ну уж, конечно.

УЭЛШ. Ну и настроеньице у тебя сегодня.

Пауза.

А ты когда-нибудь влюблялся?

КОУЛМЕН. Да, один раз влюбился, только не твое это собачье дело. В колледже. Звали ее Элисон О' Хулиген. С рыжей копной волос. Любила кончик ручки во рту держать. Как-то раз горло себе пером и проткнула. Так оно еще там и застряло. Вот и вся любовь.

УЭЛШ. Она что, умерла?

КОУЛМЕН. Да куда там. Но лучше ей, сучке, было б помереть. Нет, обручилась с этим ублюдком доктором, который вытащил перо из горла. А для врача это пара пустяков. Жаль, меня рядом в тот момент не оказалось.

Пауза. УЭЛШ пригубляет стакан.

Входит ВАЛЕН. В руках у него дорожная сумка. Достает из нее фигурки святых и расставляет их на полке. КОУЛМЕН наблюдает за происходящим.

ВАЛЕН. Стеклопластик.

КОУЛМЕН (после паузы). Гребаный стеклопластик.

ВАЛЕН. Сам ты гребаный.

КОУЛМЕН. А ты трижды гребаный, понял?

УЭЛШ. Ну, хватит вам!!!

Пауза.

О, Господи!

ВАЛЕН. Он первый начал.

УЭЛШ (после паузы). Том Хенлон вернулся. Я говорил с ним на похоронах. Том знал твоего отца?

КОУЛМЕН. Немного знал. Арестовывал отца несколько раз за то, что он голос на монашек поднимал.

УЭЛШ. Да, я об этом слышал. Неужели это преступление?

КОУЛМЕН. Для кого-то – да.

УЭЛШ. Да ладно тебе.

КОУЛМЕН. Вот тебе и ладно.

ВАЛЕН. Ненавижу этих гребаных Хенлонов.

УЭЛШ. А за что?

ВАЛЕН. За что? А разве не ихний Мартин отхватил уши нашему бедняжке Лэсси? Тот кровью так и истек.

КОУЛМЕН. Но доказательств-то у тебя нет. Никаких.

ВАЛЕН. А разве он не хвастался перед Билли Пендером?

КОУЛМЕН. Это всего лишь косвенная улика. С ней в суд не пойдешь. Подумаешь, хвастался перед мальчишкой, да еще слепым.

ВАЛЕН. Да разве ты меня поддержишь? Как бы не так.

КОУЛМЕН. Этот пес только и знал что лаял.

ВАЛЕН. Так что ж, за это ему надо уши отрубать? На то и собака, чтобы лаять, будто не знаешь.

КОУЛМЕН. Но не так часто. Иногда они молчат. А этот пес по лаю все гребаные мировые рекорды побил.