Сиротская зима (с илл.)

Коваль Юрий Иосифович

Теперь уже не справа, а слева пересекали мой след когтистые оттиски. Как в первый раз, на поляне, он снова наступил на отпечаток моего сапога, словно проверяя — у кого же все-таки больше?

Из елочек глядел я, что он делает.

Он обернулся и сразу заметил мой след. Я думал — не заметит.

Человек с яблоком в кармане долго стоял у моего следа и все удивлялся, что моя лапа больше. Я видел, как он то подымал ногу, то опускал

и ставил ее на мой след. Он даже не понимал, какую ногу примеривать — правую или левую?

Щелкнув ружьем, он вдруг пошел прямо на меня. Еще бы два шага, и я поднялся бы навстречу, но он вдруг свернул в сторону и побежал.

Человек с яблоком в кармане бежал, цепляясь за ветки. Иногда он останавливался, хотел спрятаться, затаивался. Спрятаться от меня невозможно. Даже если б он стоял, прижавшись к елке спиной, стоял, чуть дыша, мне хватило бы яблока у него в кармане.

В осиннике я снова наткнулся на его старый след. Много он напетлял по лесу. Чего искал?

Тот, кто гоняет зайцев, в такую глушь не забирается. Зайца больше на опушках.

А тот, другой, кто лает по-собачьи, по лесу ходит смело. Иногда только охватывает его ужас. Когда он чувствует, что я рядом.

— Дамка! — кричит он. — Дамка! Ко мне!

И лает по-собачьи.

Нарочно, чтоб я подумал, что он не один в лес-у. Боится, что я на него нападу. А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи.

— У кого же все-таки больше? Господи, ясно у кого… Но на человека они нападают очень редко. В крайнем случае. Только скотинники или инвалиды. Но, может, это и есть крайний случай? Ведь я его стронул, разбудил… Кажется, я и раньше видел эти следы на мокрой глине.

Я стоял у второго пересечения следов и думал, что же ждет меня впереди…

Дважды пересек он мой след и теперь бродил рядом, забегал вперед, подстерегал. Рядом он, совсем близко, я это чувствовал. А запах? Какой странный запах! От влажных елок будто от собачьей шерсти. И еще что-то… Да ведь не осина же… Вроде валенки… Черт, что еще за валенки?..

Чужим и равнодушным стал окружающий лес. Всегда терпеливый ко мне, он вдруг отдалился, распался на отдельные деревья, охолодел. Мертво стоял лес вокруг меня.

Старый мой след, хотя бы и дважды пересеченный, был теплее. За него можно было держаться.

«Нельзя стоять, — почему-то подумал я. — На месте стоять нельзя. Надо двигаться».

Я пошел вперед, придерживаясь старого следа. Вот-вот ожидал я увидеть багровую башку, а сбоку и сзади вздрагивали красные и серые ветки, двигались деревья, дрожали кусты. Рыхлый зеленоватый снег шуршал под сапогами, я пошел быстрее, быстрее — и побежал.

Скоро я оказался у лесного оврага, заросшего дудником и бересклетом. Старый след вел вниз, на дно.

«Гнилой овраг, — думал я. —

Гиблый. Уж если ему нападать — здесь. Придется спускаться. Выбора нет — надо держаться старого следа. Если нападет спереди — это бы еще и ничего…»

Хватаясь за ветки и мелкие деревца, не таясь, с треском спустился я на дно оврага.

Ветка бересклета хлестнула в глаз. Стало так больно и горько, что хлынули слезы. На какой-то миг я полуослеп, а когда проморгался, потер глаза — сразу увидел на склоне оврага черные борозды, разодравшие и снег и землю под снегом.

На дне оврага борозды превратились в огромные следы, в третий раз пересекающие мой путь. На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было вроде бы уже ясно.

А ведь и вправду как-то неловко нападать на того, кто лает по-собачьи.

Но этот не лаял. Только всегда яблоко носил в кармане.

Можно или нельзя?

Можно нападать на того, у кого яблоко в кармане? Наверное, можно.

Я стоял на краю оврага, прислушивался. С треском, ломая ветки, он скатился в овраг и сразу затих. Спрятался.

И вдруг спереди, из глухариных болот, потянуло яблоком. Что такое?

Этот в овраге не шевелился, а из болот тянуло яблоком. Неужели их двое? Два человека с яблоком в кармане? Один спереди? Другой сзади?

Нет, он один — с яблоком в кармане. Он напетлял по лесу, и мне кажется — их двое. А может, он взял с собой того, кто лает по-собачьи? И просто второе яблоко положил в чужой карман?

Нет, это совсем разные люди, они не могут сговориться. А вдруг сговорились? Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.

На этот раз он не мерил, у кого больше. Это было ясно.

Господи, какая зима! Вялая, серая, тепловатая!

Зимние дни поздней осени, когда так длинна ночь, когда мало дано человеку небесного света, я живу плохо. Хвораю, тоскую, места себе не нахожу.

Особенно тяжело бывает в городах — стеклянных и электрических.

А в деревне-то ночи еще длинней, еще бесконечней.

Конечно, и ему плохо сегодня, и ему тяжелы глухие дни, беспросветные беззвездные ночи. Но я-то тут при чем? Не я управляю светом небесным, не я гоню в лес ночь и мокрый снег.

А свету сегодня осталось совсем немного — полтора-два часа, а там стремительные сумерки и сразу — ночь. Надо выбираться из оврага и бегом домой.

Я глядел на черные борозды, разодравшие снег на склонах оврага. Он, видно, спешил забежать вперед, перехватить меня, кое-как ставил лапу, вспарывал снег, выворачивал землю и опавшие листья.