Сиротский Бруклин
Шрифт:
– Что ты говоришь?
– Ничего. Отпусти мой воротник, – попросил я. Хорошо, что мне удалось утишить очередной речевой тик и пробормотать оскорбление вполголоса. И еще мне надо было радоваться тому, что мой туреттовский мозг не заставил меня назвать его «негром». Несмотря на грубость копа, а может, именно благодаря ей, мы немного успокоились. Инспектор уже был почти готов к доверительному разговору. Если бы руки у меня не были заняты, я бы начал поглаживать его небритый подбородок или похлопывать по плечам.
– Поговори со мной, Алиби, – попросил он. – Расскажи мне, что происходит.
– А ты не обращайся со мной так, будто я – подозреваемый.
– Так объясни мне, почему тебя нельзя подозревать.
– Я работал на Фрэнка. Мне его недостает. Я не меньше твоего хочу поймать его убийцу.
– Что ж,
Я замолчал.
Матрикарди и Рокафорте. Детектив по расследованию убийств не знал, что мне нельзя произносить эти фамилии вслух. Нигде, а особенно на Смит-стрит.
Я никогда не слышал их имен – Альфонсо и Леонардо. Они им совсем не подходили, но разве хоть кому-то подходит его имя? Да и в фамилиях этих было что-то странное, что-то потустороннее. Никогда не произноси вслух: «Матрикарди и Рокафорте».
Говори «Клиенты», если уж тебе необходимо как-то их назвать.
Или «Садовый штат „Брикфейс и Стукко“. Но только не произноси вслух те имена.
– Никогда не слыхал их, – выдохнул я.
– Почему же я тебе не верю?
– Веръмнечернокожий.
– Ты что, больной, черт возьми?
– Да, это так, – вздохнул я. – Извини.
– Тебе есть за что извиняться. Твоего хозяина убили, а ты не даешь мне никаких фактов.
– Я поймаю убийцу, – пообещал я. – Вот что я тебе дам.
Он отстал от меня. Я дважды пролаял. Он скривил гримасу, но я уже понял, что теперь он все спишет на безвредное сумасшествие. Я и сам не догадывался, какой сделал умный ход, когда повел копа к Зеоду, где тот слышал, как араб называл меня психом.
– Ты должен доверить расследование мне, Алиби. Только постарайся рассказать мне все, что тебе известно.
– Расскажу абсолютно все! – Я сделал честное лицо бойскаута. Мне не хотелось указывать хорошемукопу на то, что плохойкоп от меня не узнал ничего – он всего лишь устал задавать вопросы.
– Ты огорчаешь меня своими сэндвичами и дурацкими журналами. Ладно, ступай.
Я поправил куртку. Меня охватило какое-то странное чувство. Коп заставил меня несколько минут думать о Клиентах, но я приказал себе выбросить эти мысли из головы. Это у меня хорошо получалось. Мой туреттовский мозг распевал: «Поймать его скорей желаю и сильно по нему скучаю поймать его мне по плечу но раньше сэндвич съесть хочу», однако эти слова не рвались тиком наружу. Нет, они жили в моем существе журчащим ручейком, напевающим песню. Я подошел к двери «Л amp;Л» и открыл ее своим ключом. Дэнни нигде не было видно. Звонил телефон. Я не стал снимать трубку – пусть звонит. Коп наблюдал за мной. Я дважды махнул ему рукой, а потом закрыл дверь и пошел в заднюю часть помещения.
Иногда мне неловко признаваться в том, что я живу в квартирке над конторой «Л amp;Л», однако именно там я и живу; эта неловкость мучает меня с тех пор, как я уехал из приюта «Сент-Винсент». Ступеньки в мои апартаменты расположены в задней части офиса, но даже перед самим собой я стараюсь делать вид, будто оба помещения не имеют ни малейшего отношения друг к другу. Квартиру я обставил мебелью в стиле сороковых годов, купленной в магазинчике подальше от Смит-стрит, и никогда без необходимости не приглашал к себе других парней Минны. Еще я неукоснительно придерживался некоторых правил: пил пиво только внизу, а виски – только наверху, в карты играл внизу, а шахматные партии обдумывал наверху, в мононаушниках слушал музыку внизу, а в стереонаушниках – наверху и так далее. Некоторое время я даже держал кошку, но из этого ничего не вышло – мы не сошлись с ней характерами.
Дверь наверху была испещрена тысячью мелких вмятин, оставшихся от ритуального постукивания по ней ключами. Без этой процедуры я никогда не открываю дверь. Я шесть раз ударил ключами по двери – мои нервы были сегодня настроены на число шесть, начиная от шести бургеров из «Белого замка», и лишь после этого позволил себе войти. Телефон внизу продолжал надрываться. Я не стал зажигать свет: если коп по-прежнему караулит меня на улице, ему ни к чему знать ни о том, что я уже дома, ни о связи между нижним и верхним этажами. Потом я подошел к окну и выглянул. На углу
Напоминаю: Туретт в любую минуту может заставить меня ходить кругами по дому, дотрагиваясь до каждого предмета, и, опасаясь этого, я обставил жилище с японской простотой. Под настольной лампой лежало пять непрочитанных романов в бумажных переплетах, которые я верну в библиотеку Армии спасения на Смит-стрит, как только прочту их. Обложки книг уже были покрыты десятками крошечных царапин, оставленных моими ногтями. У меня был черный пластиковый проигрыватель со съемными колонками и небольшой рядок лазерных дисков Принца, как этот артист себя раньше называл (я не обманывал детектива по расследованию убийств, когда сказал ему, что являюсь фэном Принца). За дисками лежала одинокая вилка, та самая, которую я четырнадцать лет назад украл со стола Матрикарди и Рокафорте, заваленного серебряными столовыми приборами. Журнал «Вайб» и пакет с сэндвичем я поставил на относительно чистый стол. Чувство голода как-то притупилось, а вот выпить хотелось ужасно. Признаться, я не так чтобы очень люблю спиртное, но ритуал соблюсти было необходимо.
Телефон внизу все еще звонил. Агентство «Л amp;Л» не ставило у себя автоответчика – предполагаемые клиенты обычно прекращали попытки дозвониться после девятого-десятого звонка и обращались в другую автомобильную контору. Я решил не замечать телефона. Пошарив руками в карманах, я опять наткнулся на пейджер и часы Минны. Положил их на стол, налил себе полный стакан виски «Уолкер Ред», бросил туда пару кубиков льда. И уселся в кресло, пытаясь осознать события прошедшего дня и найти в них хоть какой-то смысл. Лед в стакане поблескивал, и я принялся пальцем притапливать кубики, как кошка, которая шарит лапкой в аквариуме с золотыми рыбками. В остальном все было спокойно. Если бы только телефон внизу перестал трезвонить! Где же Дэнни? Кстати, разве Тони уже не должен был к этому времени вернуться из Ист-Сайда? Я не хотел, чтобы он в одиночестве ходил в «Дзендо» – кто-то из парней Минны должен был сопровождать его. Я отогнал от себя эту мысль, пытаясь хотя бы ненадолго забыть о Тони, Дэнни и Гилберте, притвориться перед собою, что это дело касается меня одного, взвесить все факты и составить их в определенном порядке, чтобы они обрели определенную исполненную смысла форму, которая помогла бы дать ответы на некоторые вопросы или хотя бы сформулировать сами эти вопросы. Я вспомнил о великане-убийце, который у нас на глазах увез нашего шефа, а потом бросил в контейнер для мусора. Подумать только, сейчас я почти сомневался – а уж не привиделся ли он мне – фантом, иллюзия, зыбкий силуэт из сна. Телефон внизу продолжал трезвонить. Я вспомнил о Джулии: о том, как она ловко обвела детектива по расследованию убийств вокруг пальца и убежала; о том, что она словно бы и не удивилась страшному известию из госпиталя. Не поддельным ли было ее горе? Я пытался не думать о том, как она заигрывала со мной и как мало для нее это значило (это я знал наверняка). Потом я подумал о самом Минне, о его таинственной связи с «Дзендо», о его язвительной фамильярности с предавшим его человеком, о его желании держать своих парней в неведении и о том, к чему это привело. Глядя на мигающие уличные огни сквозь полупрозрачные шторы спальни из своей квартиры на Берген-стрит, я вычленил следующие не столько важные, сколько примечательные детали, которые могли бы помочь мне: Ульман из деловой части города, девушка в очках с короткой стрижкой, «здание», которое упоминал сардонический голос в «Йорквилл-Дзендо», и Ирвинг. Вот Ирвинг, пожалуй, мог послужить ключиком к разгадке тайны.
Пока я обо всем этом думал, какой-то иной, независимый от сознания участок моего мозга бубнил: «брайносьминия, брайнопитание, банни-монополия, бейлиосьминог, браинанимация, броккоптоног». Телефон внизу все звонил и звонил. Вздохнув, я решил больше не испытывать судьбу, спустился вниз и снял трубку.
– Машин нет! – с усилием проговорил я.
– Это ты, Лайонел? – Звонил приятель Гилберта Лумис, санитарный инспектор, полицейский-мусорщик.
– В чем дело, Лумис? – Я его терпеть не мог.