Сиротский Бруклин

Литэм Джонатан

– Нет, мы тут одни.

– Не возражаешь, если я дверь закрою?

– Пожалуйста. – Минна не шелохнулся, он спокойно смотрел на меня. Я закрыл дверь и отошел на такое расстояние, чтобы сдержаться и не ощупать ее поверхность. Мы смотрели друг на друга в зыбком свете свечей – две фигуры явившиеся друг другу из прошлого, связанные потерей близкого человека, человека, которого убили вчера вечером.

– Похоже, ты только что нарушил свой обет молчания, – заметил я.

– Мой сэссин уже закончился, – пояснил Джерард. – А вот

ты сегодня вечером весьма убедительно нарушил молчание целой группы людей.

– Сдается мне, ты нанял убийцу, чтобы наказать меня за это, – бросил я.

– Ты говоришь, не подумав, – сказал Джерард. – Но я помню, что у тебя с речью всегда были сложности.

Я глубоко вздохнул. Безмятежность Джерарда озадачила меня: а что, если он и впрямь невиновен? И в то же время я чувствовал необходимость выудить его из дзен-буддистской оболочки, доказать, что он-то и есть тайный хозяин Корт-стрит, и снова превратить его в старшего брата Фрэнка. Однако то, что вырвалось из моего горла, было началом старого анекдота, который в свое время так развеселил Фрэнка Минну:

– Монахини одного монастыря, вступая в орден…

– О чем это ты? – удивился Джерард.

– Ординарный монафон!– орден монашек. Монастырь, ты меня понимаешь?

– Чего ж тут не понять?

– Так вот, все они, то есть эти монашки, дают зарок молчания. Пожизненный обет, ясно? – Я дошел до ручки, мои глаза наполнились слезами. Как мне хотелось, чтобы Фрэнк был жив, и пришел мне на помощь, и сказал, что он уже слышал эту историю! Джерард молчал, и я продолжил: – Но один раз в год каждая из них имеет право что-нибудь сказать. И они говорят по очереди – одна монашка раз в год. Ты понимаешь?

– Кажется, понимаю, – кивнул Джерард.

– Итак, приходит тот самый знаменательный день… День для монашки в черной рубашке на белом барашке… Приходит тот самый день, все монашки собираются за большим обеденным столом, и та, чья очередь говорить, открывает рот и заявляет: «Суп просто отвратителен!» Остальные монашки лишь переглядываются, ведь они же дали зарок молчания. А потом их жизнь входит в обычное русло, и опять они молчат целый год.

– Надо же, какие дисциплинированные, – не без восхищения заметил Джерард.

– Верно, – кивнул я. – Так вот, проходит год, наступает очередь говорить другой монашке. Все опять собираются за большим обеденным столом, счастливица, которая может открыть рот, набирает в грудь воздуха и, повернувшись к той, которая говорила в прошлом году, заявляет: «Не знаю, может, это только мне кажется, но суп вроде бы не так уж плох». И еще год все молчат.

– Хм! – хмыкнул Джерард. – Только представь себе, до какого духовного совершенства можно дойти за год.

– Вот об этом я как раз никогда не думал, – признался я. – Как бы там ни было, время бежит вперед и особый день… Бойцовый пень! Долбаная дверь!

Дверью врежьте! Фудзисаки! Фудзиешьте!Особый день настает, третья монашка, чья очередь говорить, смотрит на двух первых и укоряет: «Все бы вам браниться, трещотки!»

Надолго повисла тишина, а потом Джерард наконец кивнул и сказал:

– Видимо, это и есть самое смешное.

– Я все знаю о здании, – проговорил я, пытаясь сохранить видимость спокойствия. – И о «Фудзисаки корпорейшн». «Долборейгин!»– прошептал я едва слышно.

– А-а… – протянул Минна. – Что ж, в таком случае тебе известно немало.

– Да уж, кое-что известно. И еще я видел твоего робота-убийцу. Впрочем, он же при тебе выволакивал меня из комнаты, этот пожиратель кумкватов, – добавил я.

Мне отчаянно хотелось, чтобы он хоть немного смутился, удивился моим обширным познаниям, но Джерард был невозмутим. Он лишь приподнял брови, которые как-то странно смотрелись на фоне лысой головы и огромного купола лба.

– Ты и эти твои друзья, – начал он, – как их имена?

– Какие друзья? – решил уточнить я. – Парни Минны?

– Да… Парни Минны. Отличное словосочетание. Мой брат был очень важным человеком для всех вас, не так ли?

Очевидно, я кивнул, потому что Джерард продолжил:

– Думаю, он и в самом деле всему вас научил. Вот ты, например, говоришь в точности как он. До чего все-таки жизнь нелепа! Ты ведь это понимаешь, не так ли? То, что Фрэнк был нелепым человеком и вел странный, непоследовательный и анахронический образ жизни?

– И что же в нем было такого уж анахрофонного?

– Анахронического, – поправил меня Джерард. – Не соответствующего нынешнему времени.

– Я знаю значение этого слова, – заметил я, – Но я хочу спросить, что в нем было такого уж акаконического?– Я был слишком сильно задет, чтобы следить за своими речевыми тиками. – Неужто его жизнь была более анахронической, чем твоя, с этим мистическим японским культом, которому уж за миллион лет перевалило?

– Ты бахвалишься своим невежеством так же, как Фрэнк, – сказал Джерард. – Мой брат обучил тебя только тому, что знал сам, да и то далеко не всему. Он очаровал тебя, но держал в невежестве, так что твои представления даже о вашем тесном двухмерном мире остались убогими. Карикатурными, если хочешь. Больше всего меня удивляет как раз то, что ты до сих пор ничего не знал о здании на Парк-авеню. Должно быть, ты действительно испытал шок.

– Так просвети меня.

– Без сомнения, сейчас, когда мы с тобой разговариваем, у тебя в кармане лежат деньги моего брата, Лайонел. Неужели ты и в самом деле веришь в то, что они заработаны в детективном агентстве? Получены за то, что вы исполняли свои детские поручения? Или, может, ты полагал, что он занят изготовлением фальшивых денег? Это предположение тоже ничуть не хуже.