Сироты небесные
Шрифт:
– Та-ак. Законы народа, значит. Древние, наверное. Исконные, заветные, из живогорящего куста полученные… Да эти законы на наших глазах создавались, и писали их, как я хорошо помню, такие же несколько говнюков, как некоторые тут! Кто громче всех орал: невмешательство, невмешательство – именно тогда, когда мы хотели вмешаться, могли вмешаться и должны были вмешаться – и помочь им? Не допустим культурной агрессии! Кто орал? И кого мы послушались, идиоты…
– Хватит, не о том речь, – сказала мать, и все неожиданно замолчали. – Глупостей наделали много, теперь
– Всех здоровых под одно деревянное ружьё… – добавил из своего продавленного кресла дядя Игорёк.
– Твой сын, между прочим, сейчас в лесу, – сказала ему мать. – И если он попадет в лапы твоих любимых Ыеттёю… – она произнесла это слово подчеркнуто правильно – точнёхонько так, как произносят сами местные. – Так вот, немедленно нужно наладить вооружённый отряд – якобы для поиска Ярослава. На самом деле – чтобы найти ребятишек и учителя. И сопроводить домой.
– Елена Матвеевна, ну что вы, как девочка: "вооружённый, под ружьё"! – скривился дядя Игорь. – Ну нету у нас никакого ружья, нету! И надо с этим смириться и думать, как нам выживать именно таким – слабым и беззащитным.
– Это хорошо, что вы так думаете, – медленно сказала мать. – Надеюсь, и Ыеттёю так думают. Но я о другом: пойдёте ли вы в лес – выручать своего мальчика?
– Конечно…
– Тогда собирайтесь. Время дорого.
Вовочкин отец как-то суетливо огляделся, опёрся о подлокотники – кресло заскрипело, – и встал, сутулый и пузатый, похожий на большую латинскую «S». Если бы он выпрямился, то был бы под потолок.
– Куда он такой пойдёт, – сказала доселе молчавшая бабушка Наталья. Она сидела в уголке, в платочке, сложив руки на коленях. – В какой его можно лес пускать… Дед, ты, если надо, зубами рви, а чтоб Леночку поддержали. Дело говорит. Буду собираться… – и она скользнула в другую комнату.
– Все с ума посходили, – развёл руками дядя Игорёк и попытался было пойти за бабкой, но тут Артур, совершенно белый, загородил ему дорогу:
– Значит, они – Соньку, а мы на коленки – и смотреть, да? Сволота ты поганая…
И подпрыгнул, метя кулаком в слишком высокий для него нос. А потом перед глазами стало красно, и он уже не слышал, как на него кричат, хватают – а только бил, бил, бил, бил… Наконец справились, оторвали, оттащили в сторону, придержали. Крик Артурчика перешёл во всхлипывания.
В другом углу отпаивали растерянного Игорька. Он утирал смятым платком раскровяненное лицо и всё повторял: "Это нервный срыв, у мальчика нервный срыв…"
Мальчик сидел в углу, сжавшись в комок. Рубаха противно и холодно липла к спине – оказывается, окатили водой. Зло жглись плечи – там, где он стёр их лямкой волокуши. В ушах шумело, иногда сквозь шум пробивался ненавистный голос бывшего Вовочкиного отца – потому что не мог быть отцом
Подошла мать, потемневшая и каменная. Плотно взяла за руку, подняла с полу, повела. Из-за спины долетело: "Елена Матвевна, вы только мальчика не наказывайте…" Мать дёрнула плечом, и это движение отозвалось во всём Артурчиковом теле.
Она молчала всю дорогу и во время долгого кругового подъёма по крутым неровным ступенькам – и, только втолкнув сына в комнату, обронила: "Сиди здесь", – заперла дверь и ушла. Обратно, наверное. Или в обком. А таких несознательных, как Артур, туда не пускают.
Но, странное дело, ему уже не хотелось стоять посреди большого, с деревянными колоннами, зала и ощущать устремлённые на него взгляды. За те несколько часов, что провёл он один в осиротевшей комнате, он не думал ни о Спартаке, которого оставил в больнице без сознания, ни об Артёме, который и вовсе был неизвестно где, ни об Олеге, который медленно превращается в незнамо что… Он даже перестал быть Арамисом.
За эти несколько часов, уже не чужими, а своими глазами видя в темноте запрокинутое Сонюшкино лицо, он искренне, накрепко, всей душой поверил, что и впрямь был свидетелем всего происшедшего.
Вернулась мать. Взъерошила волосы, дала лёгкого подзатыльника, сказала: "Правильно ты ему врезал… Я бы тоже хотела, да нельзя вот". Она была не то чтобы весёлой, но на подъёме. Видимо, в обкоме всё решили как надо. Потом она что-то пересчитала по пальцам, ушла на кухню, повозилась там. Вернулась с набитым мешком.
– Пошли.
– За нашими? – вскочил Артурчик.
– За нашими, за нашими. Дорогу-то, кроме тебя, никто не знает.
– А как же суд?
– Отложили суд. До полного выяснения обстоятельств. Почтенный Сугорак – умный человек, он понимает, чем всем нам грозит неправый суд…
Она говорила что-то ещё, а Артурчик в холодном ужасе понимал: сейчас он должен будет признаться матери, что соврал. Что Олег с ребятами не на Свалке, а совсем в другой стороне, что они со Спартаком ничего не видели, а просто хотят выручить пана Ярека… и вдруг сообразил: а зачем? Мы просто пойдём по следам. И догоним. Те с носилками, а мы налегке. Завтра точно догоним.
И, обрадовавшись, он чмокнул мать в щёку и подхватил увесистый мешок на спину:
– Пошли! Только я к Спартаку забегу в больницу.
– Я полчаса как оттуда. Спит он, не надо будить. Док говорит, всё будет в порядке. Вовремя вы успели. Паша странный человек, но сколько от него иной раз пользы…
– А от меня, что ли, нет?
– Ну… иногда и от тебя.
Тейшш очнулась от покачивания. Это было непонятно, но, кажется, безопасно. Главный запах был правильный. Это её корабль. И он движется. Если корабль движется, значит, уцелел кто-то ещё …
Но больше уцелеть никто не мог. Она видела. Она ощутила.