Сиртаки давно не танец

Будакиду Валида Анастасовна

С замужеством, оказывается, ничего не меняется. Это очень похоже на закон сохранения вещества, открытый в своё время великим Ломоносовым: «Количество вещества, вступающего в химическую реакцию, неизменно. Если где в одном месте вещества убавится, то в другом непременно присовокупится». Вот и мамы с папой «поубавилось», зато Алексея «присовокупилось». А результат один – никто не «простит», никто не «поймёт», не пожалеет, не защитит, не выручит, не спасёт, не поможет пережить. Не… не… не… везде одни «не»… Замужество, как оказалось, не отменяет никаких законов и не создаёт новых. Всё осталось на своих метах. И наоборот – там, в Городе, казалось, что Лёша совсем

не такой как все. Одно только то, что он её провожал, потом по дороге поцеловал, потом этот Новый год на «спасалке» с милицией, а он как порядочный человек на ней женился! Он ведь не бросил её, не сказал, что она – «испорченная и гулящая». Женился при том, что этого никто из его родственников не хотел! У него до сих пор проблемы с братом.

Успокаивало, что Адель намного выше и толще деда. Она даже испугалась – не придавить бы его во время бурных объяснений… Он сел ещё ближе и нежно взял в ладони её руку, всем своим видом демонстрируя, что вообще не собирается её отпускать.

– А сколько тебе лет, пышечка моя? – Сморчок как бы в шутку попытался пощекотать Адельке то место, где обычно бывают рёбра. Он явно воспылал страстными чувствами с первого взгляда и, видимо, надеялся возбудить в ней ответные.

– Чаровница моя! – Взвизгнул он с придыханьем. – Тебя мне послал Бог! Послал и освятил твою дорогу!

«Красиво говорит, зараза! – её стало занимать странное приключение. – У нас ни в Городе, ни в Большом Городе никто так не говорит! Только по телевизору…»

– …не говори мне «нет!» Ведь этим ты убьёшь меня!

«Нифига себе! Это он так легко убивается? День назад он вообще не подозревал о моём существовании».

– …ты не знаешь, что теряешь!

«Вот это самонадеянность! Это что ж тогда он в молодости выделывал, если сейчас Цицерон около него отдыхает?!»

– …мы будем с тобой вместе! Всегда вместе! И в горе и в радости! И на работе и после! И отдыхать поедем…

Он почти уселся к ней на колени. Адель пыталась вылезти из-под него, но и обижать не хотелось, и легко можно было травмировать.

Ему явно мешал съёмный нижний протез. От избытка чувств он гулял по всему рту, то и дело стукаясь об верхние, тоже протезные зубы. Он взахлёб расписывал все прелести совместной работы и быта. Быт, к слову говоря, тоже располагался на работе, ибо дома у него был «другой быт» в лице старушки жены и четырёх внуков, которых им постоянно подсовывали. Когда он раздул ноздри, зажмурив глаза, в экстазе со свистом взвыл: «Кардула му-у-у-у-у!» (сердечко моё!) – Адель не выдержала. Это впечатляло гораздо больше, чем два баллона из-под абрикосового варенья, под завязку наполненные зубами в формалине.

– Эфи! Эфи! – Оглушительно заорала она, задрыгав ногами и показывая пальцем в окно.

Дед отскочил так, как если б ему было не сто лет, а десять. Он пожелтел ещё больше, и Адель страшно испугалась, что на самом деле убила его. Он, плотно прилепив нос к стеклу, стал пристально вглядываться в прохожих на улице.

Аделька, чуть не заржав, проворно встала, поправила кофту на груди.

– Почему «Эфи»?! – доктор в полнейшем недоумении выпятил вперёд тощую нижнюю губку: – Мою супругу зовут Мария!

– Вот и передайте ей пламенный привет от героев-челюскинцев!

Это совсем неопасное приключение её очень развеселило. Не, всё-таки дед очень умело гладил ей ручку… Мда-а-а… И говорить умеет складно… Только при чём здесь разговоры?! Её Лёшечка самый красивый, самый вкусный на свете Пушистик!

От мысли о Лёше ей стало ужасно стыдно и щекотно. «Ой, да и ладно! –

решила она. – Просто интересно, и всё! Я ж ничего плохого не делала? И не собираюсь!»

Алексея дома не оказалось. На столе лежала записка: «Я пошёл по делам. Мне надо с одним человеком серьёзно поговорить. Приду поздно». И всё. Ни «здрасте!» тебе, ни «до свиданья»! «Вот трудно было написать: „Целую тебя, моя Крыся!“ – досада неприятной волной захлестнула горло. – Ничего ж не стоит? А дедок, небось, своей Марии с четырьмя внуками до сих пор так пишет!».

Глава 5

В Салониках утро начиналось с солнца. Оно было везде, лезло во все окна, щели и просто лезло в дом жить. Солнце было даже в тени. Солнце отражалось от белых зданий и поэтому появлялось в небе задолго до своего восхода. Всё вокруг было праздничным, каждый прохожий на улице, с удовольствием идущий по своим делам, каждая маленькая лавка, хозяин которой громко распахивал двери, дескать:

– Утро пришло! Я готов вас обслужить!

В лавках «записывались» в большую потрёпанную тетрадь соседи, которые брали в долг.

Весёлые цыгане разъезжали по кривеньким улочкам на маленьком грузовичке, под завязку набитым белыми пластмассовыми стульями. У цыган из окон торчали гортензии и две-три детские головки, немытые, лохматые, и с большими бубликами в белых зубах.

– Тесерис кареклес пенте хилиарес! – цыгане пели в микрофон с такой душой, словно не предлагали за пять тысяч драхм преобрести пять пласмассовых стульев, а как минимум приглашали всех вокруг в увлекательное путешествие. Цыгане водили по улицам медведей, били в бубны, и медведи танцевали.

Как хорошо, что Адель гречанка и приехала в эту горячую страну с голубыми деревянными ставнями и живыми изгородями. А если б она была норвежкой? Ой… там сильно холодно, наверное…

Солнце, запах свежесваренного кофе прямо на улице, привкус моря на губах. Счастье вот оно! Такое простое и такое бесценное!

Но Город не хотел отпускать Аделаиду, держал её в своих крепких объятиях. Адель совсем не хотела, но когда было много свободного времени, в голове мысли сами возвращались в прошлое, например, когда она готовила дома обед, или убирала квартиру. Да и на работе было много свободного времени. Моешь себе пол молча, и мой!

В Городе продолжали происходить очень странные вещи. Как если б кто-то невидимый колдовал. Всё это напоминало, прочитанные в детстве, рассказы про маёвки, про смелых революционеров, про городовых, про «царскую охранку», про полицаев, про подпольные типографии, про выступления «товарищей», про «красные полотна», на которых «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Казалось, в самом воздухе Города распылили странный аэрозоль, и сам Город стал пахнуть по-другому.

Так и не дозвонившись в поликлинику, чтоб отпроситься с работы, Адель вся грязная пошла домой. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это чтоб Лёша был рядом. С заграничными паспортами, без паспортов – это уже роли не играло. Если б ей предложили ещё хоть один день побыть без него, но утрясти все дела и с визами, и с обменом денег и в целом привести в порядок всё, что касалось переезда, она бы ни за что не согласилась! Терпелка сломалась. Адель до судорог, до тошноты хотелось его увидеть. Поговорить с ним, услышать, что всё будет нормально; что это происшествие на улице – чей-то дурацкий розыгрыш; что мамины «тра-ля-ли» у неё вот-вот начнутся; и в целом – всё происходящее на глазах не имеет никакого значения, потому что это было и уже прошло, и тем более они вот-вот уедут навсегда.