Система (сборник)
Шрифт:
– Ладно! – говорит эта рожа, растягиваясь в ширину от удовольствия. – Заметано. Эти сутки гнием вместе. К ДОФу в патруль по блату пойдешь. Там с утра артисты ожидаются, вот ты их и встретишь, и проводишь, чтоб они на свежем воздухе сразу же не рехнулись.
И я отправился с утра к ДОФу. А солнце, мороз, снег, погода минус пять, тишь до горизонта, потому что десять часов утра и – никого. Бабы еще не проснулись, а в поселке никто в шинелях не шляется – на флотах ощущается боевая учеба.
Я простоял
В полдвенадцатого на пригорке показался автобус. Они! Артисты!
Я изготовился, шинель поправил, грудь выпятил и патрульных своих между тем подтянул.
Автобус подъехал, развернулся и остановился. Постоял, потом дверь у него неторопливо открылась и нерешительно так сначала какая-то мордочка остренькая, без намека на половую принадлежность, из него высунулась, назад спряталась, а потом осторожненько вылез первый, за ним второй и еще, еще…
Вид у них был такой, как будто они на Луну попали.
Их, видно, часа четыре по нашему безмолвию тащили и они ни одного человека в окошко не видели, а тут их привезли в поселок, и здесь – опять никого, даже птицы не летают, если не считать меня и двух моих абреков.
Они до того обомлели, что все по очереди подошли и сказали мне «здрасти!»
А старпом мне на это потом заявил:
– Это как раз и понятно. Тебя после города вывези в степь, и сам не заметишь через полчаса как начнешь озираться, прислушиваться – чу! стук копыт? – не идут ли хазары. Что? Сильно обкакались? Ну, это ничего. Это моется.
– Вам бы, Андрей Антоныч, только смеяться.
– А чего! Блядь! Представляю себе их глаза, не говоря уже о желудке! Так говоришь, здороваться сразу же полезли? Хе!!! Эх, их бы сутки по сопкам повозить, они б тебя целовали. Ой! Не могу! Уйди!
И я ушел.
Вот! Никому не мешал, спиной шел.
То есть я хотел сказать, что шел я по зоне, а машина начальника штаба подобралась ко мне со спины. Подобралась, и тут я услышал:
– А что, товарищ офицер, теперь уже честь отдавать не положено?
– Почему не положено, товарищ контр-адмирал, – замечаю я, развернувшись, – просто со спины я вас не успел заметить.
– А что, я у вас между ног болтаюсь, что со спины меня не заметно?
На это я не нашелся чем возразить, просто не успел себе это стереометрически представить, а потому был посажен в машину и отвезен на губу.
По гарнизону стоял опять наш Витька-штурман, но на этот раз обошлось без его глупостей, то есть увидел он начальника штаба флотилии и превратился в живое усердие и служебное рвение – бегом доложил.
Потом, когда все разъехались, Витька зашел ко мне в камеру:
– Чего стряслось?
– А что, не видно, что я посажен
– Видно.
– Ну, вот и хорошо!
– А чего ты ее не отдал?
– От природной злобности, конечно. Ты старпому позвонил?
– Не-а.
– Звони. Это его друзья из штаба ему мелко гадят. Начштаба меня прекрасно знает. Так что этот баллон на Андрей Антоныча катится, я с ним сегодня в Североморск должен был ехать.
И Витька позвонил старпому.
Что было потом, это мне отдельно рассказали.
Андрей Антоныч и без Витькиных подзуживаний все понял с полоборота, выкатил глаза и позвонил командующему. Очевидцы этого разговора уверяют, что командующего он назвал «уродом», а начштаба – «гандоном». И еще он им сказал, что ни тот, ни другой больше расти по служебной лестнице не будет, потому что через пять минут у них в гарнизоне случится чрезвычайное происшествие. У них старший помощник командира «К-193» ворвется в штаб флотилии с автоматом наперевес и пятью рожками расстреляет им все стены.
Через десять минут Витька меня освободил:
– Вылазь! Старпом ждет.
А еще полчаса мы выехали с Андрей Антонычем в Североморск.
Зам похож на животное. По мыслям и вообще.
Когда встали в завод, то так получилось, что в первый раз на выход в город мы отправились с ним вместе.
Он идет впереди, я за несколько метров сзади. Подходим к КПП, и на посту ВОХР к нему с криком «Коля! Дорогой!» кидается на шею «вохрушка».
Зам съеживается, будто его дубиной вдоль хребта огрели, потом он озирается и раскрывает объятья, в которые та «вохрушка» сейчас же попадает, а меня он замечает слишком поздно – она все еще у него в руках.
Видите ли, зам у нас наблюдает за нравственностью, – она, вроде кобылы в кустах, все время должна быть, – а тут – такое невезенье.
Он потом зашел ко мне на пост, и у нас с ним состоялся следующий разговор:
– Александр Михалыч!.. эм-м-м…
– Николай Пантелемоныч!.. э-э-э…
– Александр Михалыч!.. а-а-ат.
– Николай Пантелемоныч!.. к-к-ке.
И так минут пять.
Повторяя из раза в раз друг другу имя и отчество, мы следили в основном за изменением интонации.
Со стороны зама она была сперва настороженной, служебной, потом в ней проглядывала надежда, потом – смущение и, наконец, облегчение и покорность судьбе.
С моей стороны она была такой, что я всячески демонстрировал понимание, что ли, как еще сказать, черт его знает.
Затем помолчали минуты три, зам при этом смотрел все время в пол, как школьник, и мял в руках воображаемую соломенную шляпу.
После он вышел, успокоенный.
Да. Жопа парусом в ожидании ветра.
Не сдал я никому зама.