Система (сборник)
Шрифт:
Швабра на длиной палке – куча веревок, тяжелая. Ее называют здесь «машка».
Все расписаны по участкам верхней палубы и внутренних помещений.
Мой участок на баке, то есть на носу, рядом с носовым орудием.
На приборке есть старший – старший матрос с корабля – спокойный, ленивый «годок».
«Старший матрос» – это воинское звание. Я на втором курсе училища тоже был старшим матросом – это одна лычка на погонах.
«Годок» – это тот, кому осталось служить только один год. Два он уже прослужил.
Раньше
Теперь служат по три года, и годок помолодел.
На нем все здесь держится. Он что-то вроде старосты. Таких орлов на корабле с десяток.
Они им и управляют.
Есть еще боцман – этот как рявкнет утром на кого-нибудь, так палуба и мертвеет – все куда-то исчезают. Есть старпом – но в его присутствии мертвеет боцман.
Есть еще командир – но его мы видели только парочку раз.
Есть еще командир дивизиона сторожевых кораблей – стремительный капдва, с быстрой речью, и надо соображать с великой скоростью, чтоб ему вовремя ответить.
А так всем заправляют «годки».
Приборка на них. Они строят молодых матросов, раздают инвентарь – и зашуршали.
Мы слышали про годков всякое. Жесткое это воинство, жестокое.
Странно, но «годки» на этом СКР-е никого не уродуют, ленивые какие-то.
Только один раз мы видели сцену в матросском кубрике: годок вроде бы боролся с молодым.
Была освобождена площадка, они возились, и зрители подбадривали и того, и другого.
Все закончилось так же, как и началось – вдруг. В конце схватки молодому шлепнули по шее – он не возражал.
От подобных сцен нас – курсантов – берегли. Мы все-таки были из другого мира.
Но приборку мы «шарашили» так же, как и все остальные, и наш «годок» работал вместе с нами.
Кажется, ему нравилось, что он командует будущими офицерами.
А еще мы изучали устройство корабля, корабельные расписания, организацию жизни, службы.
Мы были дублерами на боевых постах. Я, например, был артиллеристом.
Устройство корабля нам рассказывали те же годки. Они же с удовольствием проводили экскурсию, каждый по своему заведованию. Самое запоминающееся из нее то, как они спускались по вертикальному трапу без помощи рук – это высший шик, и такой спуск мог быть повторен только «на бис».
Выглядело это так же лихо, как, например, движения гиббона по лианам.
«Как это вы делаете, а можно еще раз?» – Бога ради, на еще раз.
В конце месяца СКР, наконец, вышел с море на артиллерийские стрельбы – море, скорость, боевые развороты, подготовка к стрельбе, ветер в ушах.
Было отчаянно свежо, я блевал.
В промежутках я успевал затыкать уши – стреляла стомиллиметровая пушка. Ох, она и давала! Бах-бах! Трах! – в голове нытье. Сперва она била по плавучей мишени, а потом по берегу, по скале.
Корабельные
На втором курсе нас вывезут на штурманскую практику на ОС-15.
ОС-15 – опытовое судно. Переоборудовано из СДК – среднего десантного корабля – под курсантские кубрики – двухярусные койки в гигантском носовом трюме. Вниз – крутая лестница – трап. По нему спускаешься, как в чрево невольничьего судна. Наверху – световые люки. Заглянешь – страшно падать…
А качает как – мама дорогая. Не то что я – половина народа в лежку.
– Штурманская рубка, штурманский класс, время поворота на курс 270 градусов! – это нам по корабельной трансляции.
«Штурманский класс» – это место на нижней палубе, где столы с картами и где мы, химики, ведем прокладку – работаем штурманами. Поблевал и за дело.
Нос корабля выпрыгивает на волну, потом вниз, и тебя вжимает в палубу, отчего подгибаются ноги.
В носовой гальюн лучше не ходить. От удара о воду вышибает гидрозатворы и из дучки струя бьет вместе с дерьмом сначала строго вверх, в подволок, а потом по стенам и вниз. Удар – опять вверх.
Плохо всем, даже крысам.
Сложнее всего в это время бачковать, то есть с бачком под второе стоять в очереди на камбузе. Получил – рис и мясо горкой сверху. Теперь осторожно назад, бачок впереди себя двумя руками, и тут на трапе попадаешь под волну, и тебя на каждой ступени вжимает в палубу так, что глаза уже впереди бачка, и ты с этим тазиком у ноздрей, растопырив локти, летишь вперед – есть!
Вывалил на палубу.
Руками, обжигаясь, все назад в бачок – рис, а теперь и мясо аккуратненько сверху, – ой, как хорошо! – и бегом в трюм. Расскажешь – убьют.
– Саня, ты чего не ешь?
– Качает. Не могу.
– Ну, тогда я за тебя.
Чуть не сказал: «На здоровье!»
Некоторые при качке активнейше жрут, остальных поводит да поташнивает.
С нами тогда Раенко ходил. Читал нам Корабельный Устав. Как-то в кубрике на занятиях объявили по радио: «Космонавты такие-то при приземлении погибли. Разгерметизировалась капсула».
Раенко прервал занятие. Я встал первый, за мной – все остальные, потом командир наш сказал: «Прошу садиться». Занятия продолжились.
Сан Саныч Раенко, доблестный наш командарм, продолжил бы занятия, даже если б его мама померла. Мы в этом были уверены.
И еще мы были уверены в том, что если чуть чего, то мы к нему прибежим.
Старшим в этом походе у нас ходил капитан первого ранга Бегеба – списанный командир лодки. Шепотом говорили, что у него на лодке был пожар, потом взрыв торпедного боезапаса. Спаслись только Бегеба – он был наверху, его отбросило так, что на руках потом волокли, и он никого не узнавал, и командир БЧ-5 – тот вообще во время взрыва в штабе был.