Система [Спаси-Себя-Сам] для Главного Злодея
Шрифт:
«Подумать только, предаются тут любовным игрищам [12] по горам и лесам, изображая отшельников — бросив Мобэй-цзюня на произвол судьбы в Царстве демонов, из-за чего тот вынужден был взять с собой меня, заставив претерпеть все эти страдания!» — возмутился Шан Цинхуа.
Хоть от этой мысли у него в душе всколыхнулась волна возмущения, он, что и говорить, рад был видеть этих двоих — в особенности после того, как ему не удавалось толком поесть вот уже несколько дней кряду.
Вот только не надо брызгать слюной, вопрошая, на кой ляд вообще бессметному
Однако, похоже, появление Шан Цинхуа нарушило пасторальную идиллию, из-за чего Ло Бинхэ бросал в его сторону отнюдь не ласковые взгляды. Под осуждающим взором учителя он был вынужден скрывать своё недовольство, и всё же, когда Шэнь Цинцю, обменявшись приветствиями с давним другом, пригласил его «пойти посидеть в доме», лицо Бин-гэ явственно потемнело.
Подвластные романтическому влечению, эти двое выстроили себе домик меж зелёных гор, близ изумрудных вод — оглядевшись, Шан Цинхуа не мог не признать, что они и впрямь свили себе весьма уютное гнёздышко.
— Неплохой у вас домик, — бросил он, присаживаясь на плетёный стул.
— Могло ли быть иначе, учитывая, кто его возвёл? — рассудил Шэнь Цинцю, обмахиваясь веером.
— Вы устроились куда как лучше, чем я, — нахально заявил Шан Цинхуа. — Я вот думаю: быть может, меня осенит свет щедрости Гуа-сюна [13], и я смогу ненадолго здесь задержаться, вкусив беззаботной жизни?
— Увы, ты не вовремя, — отозвался Шэнь Цинцю. — Мы собираемся трапезничать.
— Почему же не вовремя? — не сдавался Шан Цинхуа. — Как говорится, прийти вовремя лучше, чем прийти рано, так что, сдаётся мне, я зашёл очень даже удачно. Дайте-ка посмотрю, как у вас там с готовкой! — Едва договорив, он целеустремлённо двинулся в сторону, как он думал, кухни, а за занавесью…
…Обнаружился Ло Бинхэ в простой чёрной рубахе с закатанными рукавами — и с убийственно-суровым выражением лица. Как раз в этот момент он с молчаливой решимостью… месил тесто.
На его сосредоточенном лице виднелись два белых пятна от муки, она же повисла на ресницах. Ком теста он раскатывал с такой силой, словно это было не тесто, а грандиозный свиток, на котором начертана вся Поднебесная.
Нет-нет-нет-нет-нет…
Это зрелище чуть не заставило Шан Цинхуа замертво упасть от страха, наполнив его душу смятением.
И это любовно созданный им невероятно крутой герой, способный мановением руки подчинять целые народы, главный жеребец его новеллы Бин-гэ!
Месит тесто!
Делает лапшу [14]!
Лапшу-лапшу-лапшу… (тут его закоротило [15])
Вот уж воистину несказанное святотатство!
Тихо удалившись, Шан Цинхуа вновь уселся за стол и хотел было выпить чаю, чтобы прийти в чувство, но Шэнь Цинцю ловко перехватил чашку:
— Моя.
— У вас тут что, ещё одной чашки не найдётся? — бросил всё ещё трепещущий от страха Шан Цинхуа. — Дать её мне было бы очень любезно с вашей стороны.
—
Шан Цинхуа лишился дара речи.
— Так что, всё ещё хочешь попить из неё? Давай, если не боишься, — подначил его Шэнь Цинцю.
В ответ Шан Цинхуа подтолкнул ему чашку:
— Нет уж, почтенный [16], я не могу принять подобную любезность.
Пока Бин-гэ готовил, они ещё немного поболтали. Услышав о происшествии в ледяном дворце Мобэй-цзюня, Шэнь Цинцю с сомнением протянул:
— Правда? Так всё и было?
— А какой смысл мне врать тебе? — оскорбился Шан Цинхуа. — Что ты имел в виду под этим «так и было»? Речь шла о моём чувстве собственного достоинства – разумеется, я не настолько глуп, чтобы опуститься до этого!
— И то верно. — Поразмыслив, Шэнь Цинцю добавил: — Просто ты прежде не казался мне таким человеком.
— Это каким же? — не преминул переспросить Шан Цинхуа.
— Столь пекущемся о чувстве собственного достоинства, — добродушно бросил Шэнь Цинцю.
И то верно — Сян Тянь Да Фэйцзи отличался изрядной толстокожестью — чувству собственного достоинства он всегда предпочитал нечто более земное: волю к жизни и упорство, так что на него и впрямь было не похоже бежать от Мобэй-цзюня из-за каких-то там колотушек. В конце концов, он ведь терпел их в течение долгих лет — так с чего бы ему вдруг становиться столь щепетильным и чувствительным, что горечь проняла его аж до костей?
— Гуа-сюн, — сконфуженно пробормотал Шан Цинхуа, — порой я действительно готов поступиться моральными устоями ради сиюминутной выгоды [17] — иным путём мне не удалось бы занять пост лорда пика Аньдин — но с твоей стороны не очень-то хорошо относиться ко мне из-за этого предвзято.
— Отчего же — по-моему, высказанные тобой причины дают мне на это полное право, — как ни в чём не бывало парировал Шэнь Цинцю.
— Слушай, попробуй уделить мне хоть капельку понимания и сочувствия, ладно? — попросил Шан Цинхуа. — Как думаешь, Гуа-сюн, когда мне лучше всего вернуться в наш мир?
— А ты действительно хочешь туда вернуться? — ответил вопросом на вопрос Шэнь Цинцю. — Будешь стрелять из своего самолёта слишком часто — скоро ослепнешь [18]. Очнись — ты же просто ждёшь, чтобы кое-кто перед тобой извинился — а после этого связал тебя, отнёс домой и продолжил легонько избивать по три раза на дню — и только-то.
Едва он закончил, подошло время обеда — Ло Бинхэ внёс две дымящиеся плошки.
Белоснежная лапша в красном отваре была художественно приправлена мелко нарезанным молодым зелёным луком и аккуратно разложенными ровными ломтиками нежного мяса.
Но на сей раз Шан Цинхуа и не думал тянуть свои лапки к одной из плошек: ему не требовалось прямого указания Бин-гэ — хватило одного его походя брошенного взгляда, чтобы дать понять, что его доли здесь нет.
— Я же говорил — ты не вовремя, — вздохнул Шэнь Цинцю.