Системный администратор
Шрифт:
Пашка, клацая инфо через админский раздел, обнаружил любопытную функцию, которой в обычных менюхах у людей не было. А именно: клавишу «анализ», которую случайно вызвал на экран, зажав его пальцем во время чтения мыслей, потому что неудобно повернулся и чуть не уронил телефон себе на пузо экраном вниз.
И анализ этот не хило так анализировал!
Например, показал, что Вадим испугался стать всеми забытым, каким и был всю свою жизнь. И устроил шумиху нарочно. Чтобы говорить стали. Чтобы даже и осуждали. Но не отморозились от сына покойного чудо-мэра. Как все и всегда начинали от него отмораживаться спустя недолгое время общения.
В цепочке анализа
Вскоре Пашка установил, что Вадим Якушевич презирал своего батю с тех пор, как в его, Вадимовой, растущей башке проклюнулась первая соображаловка. Он испытывал мучительный стыд всякий раз, когда батя прогибался перед мамкой — своей или Вадиковской.
Гнидень дома всегда делал так, как решали за него. И страдал от этого, становился злобным, сердитым, пожалуй, даже несчастным. Но всегда подчинялся.
Вадик не подчинялся вообще. Шкетом ещё он стал всё, абсолютно всё делать наперекор — сначала маме и бабушке, а потом — вообще всем, кто бы ему что ни говорил. Даже если разумное. Даже если он сам так собирался сделать или считал. Стоило кому-то это озвучить, и Вадик поступал наоборот или начинал спорить.
Доходило до дебильного абсурда: Пашка посмотрел записи-примеры и даже поржал, потому что кое-что тянуло на сценки из камеди-клаба.
Например, говорила мамка: вымой посуду в раковине. Вадик этого не делал. Спустя время приходила мамка и уведомляла, что посуду Вадик не помыл. «Я помыл!» — огрызался мелкий Вадик. Матушка могла за локоть сыночка взять и отволочь на кухню, пальцем ткнуть в доказательства неправомерности такого заключения. Но Вадик начинал спорить. С самым глубоким убеждением, как тот псих с честными глазами. По чашкам разбирать, что после донесли, потому что вот, след от соуса тефтельного, а тефтели ела бабуля, а бабуля пришла из поликлиники позже, чем мамка просила посуду помыть. А вот эта чашка и сковорода — оно вообще не в раковине, а мамка говорила мыть посуду, которая в раковине. Если бы мамка поставила задачу нормально, давно бы Вадик всё сделал и слова не сказал. А ещё надо тарелки заливать водой, когда в раковину кладёшь, а этого никто не делает. И что теперь, скрести их до умопомешательства? Ну и так далее. Проще Вадику, малому, было не пойти гулять или лишиться права выбрать конфеты в магазе, чем просто сделать по-мамкиному.
А она его любила и упрямство это баранье прощала.
Она-то прощала, а больше никто не прощал, бабуля разве, и то в меньшей мере.
Прочие представители человечества Вадика из-за этого дебилизма клинического не переваривали на дух.
Чтобы не бывать битым, младший Якушевич, как подрос, регулярно ходил в качалку, в целом мог и за себя постоять, и без телесных последствий первым к кому-то полезть. Довольно часто это давало ему входной билетик в новые компании. Но потом и там начинал Вадик душнить, спорить и выёбываться, после чего посылался на хрен — только не вслух, а фактически. Вычёркивали его, короче.
Не спорить со всеми Вадик Якушевич не умел. Считал слабостью. Считал на подкорке дурьей своей башки, хотя сам не понимал толком, чё за фигня с ним вообще постоянно происходит.
По-Вадикову выходило, что все кругом какие-то припизднутые.
Казалось, даже если сказать ему, что втыкание ножа в собственный живот может привести к травме, он бы начал доказывать обратное. А в случае упорства оппонентов, мог даже устроить себе харакири из вредности. И был бы уверен в собственной правоте, ногами в
Короче, был отшибленным в край.
Но очень гордым и самоуверенным (видать, в версии бати Марципана — по факту на десять процентов). Знал типа Вадик: только так и можно, чтобы не быть тряпкой. Находилось всякое прогибание и компромиссы у него в категории унижений по умолчанию.
Так и жил уже двадцать один год.
И вот, когда родительница пропала, а батя вдруг с бухты барахты сделался главой целого города, вместо гордости Вадик ошалел. Он был возмущён. Годами он клялся себе, что никогда не станет таким же недоразумением, как его батя, делал всё, чтобы не быть на него похожим, и тут вдруг того взялся боготворить едва ли не каждый во всей Пензе! Вадика выворачивало от восторженных отзывов. Немногих дней историкова мэрства хватило, чтобы сын осатанел и даже стал подумывать свалить навсегда куда угодно, даже если бомжом стать придётся. Казалось бы — бабло появилось, радуйся. Но нет. Означало возвышение бати, что Вадик всю жизнь был на его счёт не прав, а такое Якушевич-младший признать никак не мог.
Он и на милю к новому папаше не приближался, вообще дома сидел, чтобы к нему никто не приставал с восторгами и расспросами. И всё время думал о мамке и бабушке. Думал, что дело тут нечистое.
Ну никогда бы его всё контролирующие родичи не свалили никуда осознанно, бросив рохлю-батька и самого Вадика без присмотра. И не бывает маньяков, которые похищают тёток под сорок пять и старух. И на органы, блин, не крадут в таком возрасте. А трагический несчастный случай не мог произойти с обеими, тем более они не особо-то ладили, потому что постоянно соревновались друг с дружкой за главенство в вытирании о батю ног с целью любви и заботы.
Прежнего батю Вадик бы в жизни ни в чём таком не заподозрил. Но вот этого… Которого то ли инопланетяне похитили, то ли подпольные британские учёные на клона подменили в виде биоробота, к настоящему Игорю Якушевичу ни малейшего отношения не имеющего…
Так-то Вадик никогда в муть киношную не верил. Но теперь засомневался.
Он вообще теперь во всём сомневаться стал, из-за чего предпочёл от мыслительного процесса временно отказаться совсем, а только злиться. На всякий случай.
И лишь одно-единственное не подлежало сомнению даже на миг, и потому постоянно обдумывалось без риска съехать кукухой: ни новый, ни прежний батя не полез бы в петлю из-за исчезновения жены и матери.
Только вот что из всего этого следует, Вадик не понимал на фиг.
Короче, в целом Пашка в характере своего кандидата разобрался и даже вкурил причинно-следственные связи (глядишь, так психологом станет, мля!). Но вот как установить, сможет ли такой вот Вадик раскаяться?
Он казался баранистоупрёртым до такой звездолётной высоты, будто и не въедет никогда, что не прав даже в чём-то одном. А уж чтобы во всём и сразу… Да пожалеть… Да перестать (если верить теории Лосева) делать всё на зло в будущем…
— Сынок, я двери пооткрываю? — отвлёк Пашку от изучения позабытый стенкоколупательный электрик. — Чтобы свет в коридор запустить.
Младший Соколов без энтузиазма кивнул. Чужой мужик, который будет ковырять стену, пока Пашка валяется на кровати, факт начнёт быстро нервировать. Фонаря у него, что ли, нет? Что за бредятина?!
Свернув Вадима на время, Пашка наведался в толчок, переступил через инструменты и пробрался на кухню, сунул в микроволновку жаркого, которое наколупал в казане, и, крутанув ручку, понял, что нет электричества. Жрать придётся холодным.