Сивцев Вражек
Шрифт:
– Я правду говорю. Я даже вот как скажу вам. Подождите, Танюша, не шевелитесь. Я потом вам помогу выбраться. Вы меня раз послушайте. Вот этим лесом клянусь вам, Танюша, ни о чем вас не прошу, а жизнь за вас отдам. Вы подождите минутку, дайте мне сказать. Этим лесом клянусь: если вам понадобится когда-нибудь моя помощь, ну, в чем бы ни случилось,- вы, Танюша, помните, что я ваш верный навсегда друг и пойду для вас на все, и на самую смерть пойду, и даже, Танюша, с удовольствием. Вот. Это я совершенно серьезно, и больше
Ветки перестали трещать, и птиц не было слышно.
– Вася.
– Что?
– Вася... где вы там?
– Да застрял.
– Подойдите.
– Не могу, тут ветки перепутаны. И что-то колется.
– Ну, протяните руку.
Опять затрещали ветки, и сквозь них показалась большая Васина рука.
– Ой, Вася, у вас кожа содрана на руке.
– Не беда.
– Бедный... Ну, держите мою руку.
Танюша налегла на кустарник и дотянулась рукой до Васиных пальцев.
– Поймали?
– Поймал.
– Только не тяните, а то упаду. Вася, милый Вася, я все знаю и все ценю. Только себя я еще не знаю. Мне здесь с вами хорошо, а дома, в городе, у меня на душе тревожно. Есть много такого, чего я не могу понять, ну - в себе самой. Вы, Вася, не осуждайте меня.
– Да разве ж я могу...
– Мне так трудно, Вася, так трудно.
– Ну, ну, я-то ведь понимаю.
– Вася, милый, вы мой единственный, настоящий друг, вот. Ну, теперь пустите руку. Надо как-нибудь выбраться из этой чащи.
Ветки раздвинулись шире, и Васина голова со спутанными волосами дотянулась губами до кончика пальца Танюши.
– Выберемся, Танюша, выберемся. Я сказал - помогу. Тут скоро должна быть лесная тропа. Я, Танюша, вас выведу, не бойтесь.
БЕСЕДА ВТОРАЯ
Разогрев воды на печурке, Астафьев смывал с лица последние остатки муки и краски. В зеркале отразилась щель двери, а в щели - опухшее лицо его соседа, рабочего Завалишина.
– Нечего подсматривать, Завалишин, входите.
– Туалетом занимаетесь?
– Смываю с рожи муку.
– Выпачкались?
– Вероятно. Как вы живете?
Завалишин вошел, погрел руки у печурки, потом сказал отчетливо и самоуверенно:
– Поживаю хорошо. Зашибаю деньгу.
– Все на фабрике?
– Никакой фабрики. Теперь совсем по другой части. По вашему, товарищ Астафьев, совету и прямому указанию.
– Что-то не помню, чтобы советовал. Это где же?
– Приказывали бороться, и даже по части подлости. Иначе, дескать, пропадешь, Завалишин, съедят тебя. Вот и боремся теперь.
Астафьев с любопытством посмотрел на соседа.
– Ну и что же, выходит?
– Не могу жаловаться, делишки поправляются. Даже пришел к вам, товарищ Астафьев, угостить вас,
– Подлостью, говорите, добыли?
– Так точно. Самой настоящей человеческой подлостью. Уж не погнушайтесь.
– Любопытно.
– Да уж чего же любопытнее. У вас два стаканчика найдутся? И закуски сейчас принесу, копченая грудинка и еще там разное.
Астафьев опять с интересом оглядел соседа. Перемена явная. Лучше, даже совсем хорошо одет, нет прежней робости и забитости, однако как будто и уверенности в себе настоящей нет. Храбрится и бравирует.
Завалишин принес коньяк, марки неважной, но настоящий, довоенный. Вынул из пакета грудинку, икру и какие-то сомнительные полубелые сухарики. Для дней сих - несомненная роскошь. Столик подвинули ближе к печке.
Завалишин налил два стакана до половины.
– За ваше здоровье, товарищ ученый. Покорнейше вам за все благодарен, за науку вашу, за советы - научили дурака уму-разуму.
– А все-таки что вы делаете, Завалишин? Воруете? В налетчики записались?
– Что вы, помилуйте. Получаю за аккуратную службу.
– Где?
– Вот это уж дело секретное, товарищ Астафьев. Одним словом - служба, настоящее дело. Работа самонужнейшая, в антиресах республики. Но болтать зря нельзя.
– Ну, черт с вами, пейте.
Пили молча, закусывая икрой и толстыми ломтями грудинки. Астафьев был голоден,- сильному человеку нужно было много пищи. Коньяк согрел и поднял силы. Завалишин, напротив, быстро осовел, но продолжал пить жадно. Лицо его налилось кровью, глазки сузились и тупо смотрели в стакан.
Потрескивали сырые дрова в печурке.
Сидя в кресле, Астафьев забыл про гостя. Мысль раздвоилась. Он думал о Танюше и о последнем разговоре, но в разговор вмешивались эстрадные остроты, какие-то пошлые стишки, которыми он забавлял сегодня толпу. И еще слышались звуки пианино: Танюша играла Баха.
Астафьев вздрогнул, когда сосед ударил кулаком по столу.
– Стой, не движь, так твою...
– Вы чего, напились, что ли?
Завалишин поднял пьяные глаза.
– Н... не желаю, чтобы он двигался.
– Кто?
– В... вообще, н... не желаю.
Засмеялся тоненьким смехом:
– Это я так. Вы, т... товарищ, не беспокойтесь. Я, товарищ, все могу.
– Нет, Завалишин, не все. И вообще вы - слабый человек, хоть по виду и силач.
– Я слабый? Это я слабый? Очень свободно убить могу, вот я какой слабый.
– Подумаешь. Убить человека и ребенок может, особенно если из револьвера. Силы для этого не требуется. А вот больше вы ничего не можете.
– А что больше?
– Создать что-нибудь. Сделать. Ну вот зажигалку, что ли.