Сияние Империи
Шрифт:
О! Горе! Всюду, по всему видимому периметру, лежала смятая одежда, предметы обихода и еда. Разбросанное тянулось и туда, в глубину потемок. Как ей собрать всё это?!
Женщина осела по стене. Грубые острые выпуклости ранили сквозь куртку. София застонала горько, сокрушенно, взахлеб. Голова и шея затомились тупой болью. Которая быстро претворилась в острую пульсирующую муть в левом виске. Блеснуло сияние. Мука ретировалась, оставив место опьяняющей радости. София поняла – её крест, её бич, её гений, её окаянный дар воззвал к ней вновь. Её обуяла важда. Она расслабленно опала
Ей чудилось, что по её рукам распустились перья. Ноги укоротились и округлились цепкими коготками. Оперенье подхватило её; взметнуло сквозь амбразуру пещеры, сквозь облако мух в самую раскаленную и дрожащую гущу неба. Там, в высоте, она начала пробиваться сквозь волнующуюся духоту воздуха. Казалось, ещё чуть-чуть и сухие волоски воспламеняться. Но верхние пласты ударили по телу прохладой. А перед глазами её…
Часть1
I
Перед взглядом Софии бешено нёсся туман, темные облака и серый густой дым. Но она предвидела цель своего устремления. Она знала – потому тосковала заранее…
Она увидела просторную светлую комнату с большим зашторенным окном. Огромную царскую кровать. И под тонким шёлковым покрывалом покоился он – император половины мира.
– Задрипанная тварь… Когда же ты отстанешь от меня…
Желчь тлела на сердце с самого утра. И постепенно поднялась к сухому рту. Проснувшись, не поднимая век, он переживал злобу «вслепую». И сердито шевелил тонкими губами.
Уже с месяц ему снится одна и та же «мерзость».
Медленно приоткрыв глаза, он продолжал лежать. Марево сна, не отступало. Оно, как низко стелющийся дым, тянулось над угрюмым лицом императора.
Постепенно чад сонливости принялся редеть. Последние картинки разошлись по швам и рассеялись. А над раздраженным взглядом правителя навис громадный желтый Зевс. Облокотившись на лимонный трон, греческий бог левой рукой указывал куда-то в окно залы. Правой же – замахнулся оранжевой молнией. Громадное окно за пуленепробиваемым стеклом устремлялось на Запад. Над просторной ложей господствовал легкий и свежий сумрак. Идея тяжелых бежевых штор, античной простоты и бесшумного воздухообмена – погружать хозяина в безмятежность. Но тревожный и подозрительный характер последнего не смирялся перед остроумным замыслом спальни.
«Почему желтый? Выцвела краска, или это золото обозначает…? Не помню… Дурни… бездари… Потолок нужно перерисовать… Но что поместить взамен?»
Императору вспомнилась Зоя, четырнадцатилетняя наложница. Сладкая сука. Умеет брать…
Мягкий член начал твердеть. Мужчина вздохнул. Охватил его руками. Помял яички. Несколько раз сжал раздутый ствол. И потянул грубую кожу вниз, напрягая уздечку. Головка округлилась, как слизкая шапочка боровика. Властитель вздохнул снова. Но более тяжело и жадно…
Сперма выскочила неожиданно и влипла в легкое одеяло. Теплом обползла правую пясть.
Император остервенел и хрипло прокричал:
– Мне же не тринадцать, чтобы за одну секунду! Мне семьдесят!
Массивная, инкрустированная черепашьим панцирем, двустворчатая дверь чуть приотворилась. Сквозь щель выглянуло личико симпатичной молодой женщины.
– Можно?
Хозяин всегда почивал голышом. Кто-то еще лет двадцать назад посоветовал на ночь снимать всё. Уду необходима свобода. Незачем ему париться и оставаться перетянутым. Это залог хорошей потенции.
– Да… да… Ирис, заходи…
– О! Зачем же вы сами, я помогла бы…
Ирис вошла статно, по-королевски. От её грациозности и безусловного шарма вспоминалось слово – «дама». И эта дама заведовала гаремом. Единственная допускалась к «телу» все двадцать четыре часа.
В глубине её глаз поблескивала веселая ирония. Ей, почти царице, позволялось многое.
Она принесла ароматные салфетки, присела. И осторожно с внимательной лаской оттерла семя императора.
Гибкое и стройное тело обнимал прозрачный пеньюар. Небольшая с острыми сосками грудь призывала сгрести её целиком в ладонь. Сжать до визга. И обсасывать, обсасывать, обсасывать…! Вся миниатюрная изящность обнаженной женщины рождала садистские фантазии.
Мужчина сипло перевел дух и откашлялся. Женщина приподняла голову и выразительно взглянула на патрона исподлобья. Челка выпала из-за уха, и закрыла правую половину личика. Ирис встрепенулась туловищем, как юная лошадка. И грива вернулась назад. Император засмеялся.
Женщина слегка коснулась губами обмякшей головки и поднялась с корточек.
– Я сейчас не в силах… видишь… Ирис…
– Что ж, мы часок отдохнем и пристроим его к делу.
– Дело не в этом… Я вообще не собирался даже. Эта дрянь вдруг выстрелила. Один миг – и всё. Как подросток, с чего…?
– Радуйтесь… многие уже и в пятьдесят до стрельбы не доходят, – безразлично заметила женщина. – Но вас огорчает не это, правда?
– Гадость одна мне сниться всё время, каждую проклятую ночь… Словно я пожилая и худая баба… Невысокого роста… Тащусь с рюкзаком зачем-то в гору… Под жутким дождем… градом… Просыпаюсь в поту… Задыхаюсь… Не могу схватить зачем ей эти голые камни… Там одна какая-то слизь, и смердит… знаешь, так, что…
– Это с пляжа. Траву морскую выбросило… Гниёт…
– Нет, там что-то иное…
– Может западный ветер опять? Вы говорите – он всегда тащит вонь.
– Да, оттуда одно зловоние… мрази… Как я их ненавижу.
– Кого?
– Ты не поймешь…
Диалог звучал однотонно. Без эмоций. Впавшие в анабиоз.
– Там уже ждут…
Она должна звать его Святослав Святославич. Ей так позволялось. Но Ирис не нравилось так длинно. Она желала бы приблизиться на одно только имя. Так тесно, к самому сердцу, к самой сердцевине чувств. Зачем поминать его отца? Это наследство спесивых кочевников: восхваленье задрипанных семейств. Святославич – такая непреодолимая дистанция. Но в этой вселенной, как, впрочем, и в других градация обязательна, и строга. Кто-то говорит ему царь, кто-то – господин главнокомандующий. А есть выдыхающие просто – Свят. Мирно, с улыбкой, приблизив плечо к плечу и лицо к лицу вождя.