Сиятельная дрянь
Шрифт:
— Что ты сказала тогда?
Сиятельная Дама вульгарно хихикнула:
— «Живи, мальчик, я тебя распечатала…» А пару дней назад я почему-то вспомнила тебя. Нашла и… Радуйся, Альгис, мы снова вместе.
Тогда, в юности, он всего–навсего лишился ногтя на большом пальце ноги, можно сказать, отделался легким испугом. Его, пацана, вовсе не заинтересовала таинственная небесная сила, которая так нежно и странно с ним обошлась. Даже годы спустя он не знал, что многие люди чувствуют в молниях, особенно шаровых, живое и, быть может, разумное существо, что очевидцы рассказывают о непреодолимом
Ничего этого он не знал и, поднимая банку с пивом, не очень вежливо снова поинтересовался:
— Господи, ну зачем тебе я? Или этот тысячелетний Кант? Ты что, сексуально озабоченная?! Но ведь ты не человек. Так. Энергия какая-то, ток…
— Ничего себе ток, — хмыкнула Сиятельная Дама. — Мои ручки–ножки раскалены до тридцати миллионов градусов. Хочешь, обниму тебя по–настоящему?! А насчет секса… Может, ты и прав… А пока… Налей-ка себе выпить! Да не пива, а виски или текилы. Да побольше. Пей!
Он, помнится, выпил — и раз, и второй, и третий. Все по настоянию невидимой гостьи, которая позже сказала, что Кант — всего лишь иллюстрация, ты, мол, не ревнуй, его трахнула не я, а одна из моих сестричек, и что с философами иметь дело хуже, чем с полицейскими. Эти дураки, мол, всё пытаются понять, даже То, что не помещается в их забитые всяческим мусором хилые головки.
А еще Она в тот вечер пила его устами джин и абсент, коньяк и мартини, а на десерт потребовала шампанского.
— Что ты со мной творишь?! — взмолился он. — У меня утром от такого коктейля лопнет голова.
— Не боись, — хохотнула гуляка. — Я тебя вылечу…
Когда он прилично захмелел, Сиятельная Дама заявила:
— А теперь раздевайся — займемся любовью.
Он тоже хохотнул — пьяно, издевательски:
— Даже если ты не моя шиза, а в самом деле остаток молнии… Тебя же все равно нет. Ты — нематериальная. Как я могу заниматься любовью с фантомом, электрическим образом?! Только в воображении… Это рукоблудство,
— Какой ты дурачок, — вздохнула где-то рядом Она. — Что с тебя возьмешь: лесничий, садовник, фотограф… Я даже не спрашиваю, сколько книг ты прочитал, Альгис! Ты два часа назад, кажется, что-то вякал о моей сексуальной озабоченности, Так вот. Я не знаю, кто ближе к животным: вы, люди, или я. Неважно… Но если ты когда-либо слыхал о понятиях инь и ян, то я — инь в чистом виде. Сгусток ее. В ваших самых страстных с учках содержится не более крохотной капельки этой божественной женской сущности, этой творящей энергии… Миром движет энергия, Альгис. Смотри! Сейчас ты спляшешь для меня зажигательную сальсу.
— Я не умею танцевать, — проблеет он. — Тем более какую-то сальсу. Я даже не видел, как ее танцуют.
В следующий миг он, абсолютно помимо воли, вскочил, какой-то неестественной легкой летящей походкой проскользнул на середину гостиной.
Музыки, конечно, не было. Но она вдруг зазвучала во всем его естестве, подняла над полом и старым ковром, руки и ноги ожили для полета, сами вплелись в канву
— А ты боялся, мачо! — насмешливо шепнула Сиятельная Дама. — Я с тобой, и жизнь прекрасна.
Когда, усталый, злой и по–своему… счастливый, он рухнул на кровать, Она едко заметила:
— Видишь, ты тоже электрический. Твое тело, мускулы слушают команды твоего мозга. Или мои. Ты не хочешь и не умеешь танцевать, но только что сорвал мои аплодисменты. Ты не хочешь раздеваться — из вредности, а руки уже сами снимают одежду. Ты для меня кукла, Альгис. Как и другие люди. Вы все в моей воле.
Насчет рук и одежды Сиятельная Дама оказалась права, что ему окончательно не понравилось. Как, впрочем, и «зомбированный» танец.
— Люди не любят, когда ими играют. Куклы ненавидят кукловодов, — заметил он, пробуя воспротивиться ее электрической воле.
—- А мне наплевать на ваши переживания, — отмахнулась Она. — Помнишь, ты в детстве повадился бегать, за дом и там ссать на муравейник?! Для мурашек стихийное бедствие, а ты лыбился, как идиот… Чем ты лучше меня?! А теперь помолчи. Не зли меня…
Он, помнится, увидел тогда вокруг своего обнаженного тела голубоватое зыбкое сияние, которое сгущалось, стремилось, текло внутрь его, и его охватила ни с чем не сравнимая благодать и солнечная нега, которая, в отличие от сияния, наоборот, вырастала изнутри, стремилась наружу, сладко ныла в каждой клеточке, пока не изверглась семенем, а когда оно кончилось, продолжилась бесконечными толчками–выбросами уже чистой энергии космического соития.
Потом, полумертвый, едва шевеля запекшимися губами, он спросил: «Что? Что это было?!» А Она ответила: «Это сама жизнь. Энергия инь, вечное творение, к которому ты имел честь чуть-чуть прикоснуться…»
Уже наутро они снова ругались.
То есть ругался только он, потому что до этой фантастической встречи был всегда свободным и даже не представлял себе другой жизни. Потому и с двумя женами в свое время развелся. А тут на голову свалилась какая-то всемирная бабская энергия с замашками безумного Нерона и помыкает им, как последним рабом. Даже хуже. Раб хоть своим телом управляет…
Он кое-как терпел, пока она пьянствовала его устами, но когда Сиятельная Дама заинтересовалась человеческой едой и стала пробовать — опять-таки его устами — все подряд, он снова резко воспротивился:
— Я ненавижу десерты и мороженое! Ты слышишь?! Завтра тебе приспичит изучить женские духи, или украшения, или белье. Трахни лучше какую-нибудь молодую бабу и изучай все через нее… Или ты, быть может, влюбилась в меня? — не очень удачно пошутил он.
Сиятельная презрительно фыркнула:
— Это гормональная химера — твоя так называемая любовь. Усилитель удовольствия… Электронный вариант похоти. А вот насчет бабы ты хорошо придумал. В самом деле: чего я к тебе прицепилась?!
И Она исчезла. Была рядом, внутри тела и мозга — и нет ее. Будто выключили. Он даже слегка обиделся, ибо люди устроены так странно, что им сначала необходим период надежд и ожиданий, затем сам процесс добывания чего-либо, а уж потом–потом мед победы. Который без всех упомянутых страстей и ритуальных танцев вовсе даже и не сладок.