Сизополь
Шрифт:
Для связи по горизонтали ждали попутного ветра и с помощью парашюта – целлофанового пакета – дорога летела в соседнюю хату и вылавливалась коллегами при помощи того же коня. В больших хатах общение многовекторное и по обоим горизонталям – вправо и влево. Связисты показывали не свойственную им на воле работоспособность, до самого утра карауля пассаты и муссоны.
Начальство СИЗО с дорогами пыталось бороться. Менты обрывали их, отжимали коней при шмонах, составляли рапорты и отправляли в карцер железнодорожников. Не помогало ничего. Дороги вечны, неискоренимы и бесценны
– Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян, – напевал Геннадий Владимирович сразу после отбоя.
У него был лучший конь на «Белке». Сконструировал из двухлитровых пластиковых бутылок, разрезав по науке и скрепив меж собою. Произведение тюремного искусства получилось невиданной длины.
То и дела слышались крики толстяка в окно:
– Дай больше контроля! – нитки, по которой спускается дорога.
– Ветер ваш, запускай парашют!
– Дома! – малява или груз дошли до адресата.
– Расход! – окончание связи, снятие дороги.
Геннадий Владимирович с упоением телефонной барышни налаживал общение между хатами. По традиции стоять на дороге выбирается заключенный помоложе, детям эти игры нравятся. Мы же имели честь каждый день наблюдать как этой забавой занимается генеральный директор фирмы «Gold and Platinum». Я то и дело ловил себя на мысли, что Колька и вправду многое теряет.
В России разные не только все несчастные семьи, но и все СИЗО. В отдельных нельзя даже присесть на шконку с 6 утра и до отбоя. В других процветают «запреты» – мобильные телефоны, сим-карты, флешки, в том числе и поощряемые администрацией. У нас было что-то среднее. «Запретов» не держали, за этим следили строго, но и с режимом администрация не злобствовала. Требовали лишь вылезти из-под одеяла после команды «подъем». Продолжать спать дальше, укрывшись курткой разрешалось, но акты «за дороги» и дневной сон под одеялом клепали от души. Лучше как можно быстрее усвоить подобные традиции и по возможности не нарушать. Угомонить уязвлённое эго и избегать взысканий даже в изоляторе.
Многие зэки в простоте сердца полагали, что все акты из СИЗО автоматически гасятся при приезде в колонию. Это неправда. К тому же, суд, изучая ходатайство об УДО, обязан рассмотреть поведение за весь срок отбывания наказания, а в него включается и нахождение в изоляторе. Я старался не нарушать режим, поскольку поставил целью освободиться как можно скорее, без разницы – оправданным или осуждённым и занял позицию наблюдателя.
Геннадия Владимировича взыскания не огорчали, он считал себя кем-то средним между диссидентом и узником совести и напрасных надежд на УДО не питал:
– Моя посадка нужна России! Надо, чтоб на «Севмаше» прекратилось воровство! – торжественно объявлял он, – Чтоб дисциплины было больше, чтоб боялись государства. Меня для устрашения посадили. Если Родине так нужно, я ведь не против.
Господин Зеленцов то и дело получал взыскания за налаживание межкамерной связи, но из роли начальника РЖД выходить не желал и, похоже, исполнял её добросовестнее. Напрыгавшись на горизонтальных и
***
– Это же «Уралвагон», не иначе! Власть рабочих и крестьян! – мы смотрели новости и спорили по поводу очередного закручивания гаек. Люди с испитыми лицами в грязных робах что-то угрожающе выкрикивали, тесня корреспондента.
– Ну скажи мне, ты – образованный, начитанный, депутат – почему при выборах президента по одному равноценному голосу имеют эти, и мой отец – профессор, и я – ученый? Почему руководителя государства выбирают все подряд, а не интеллигентные люди? Представляешь, какой могла быть страна, если б перед допуском к урне IQ проверяли?
– Страна бы просто расцвела, Геннадий Владимирович, но я бы тут с вами не сидел, без шансов.
– Россию спасет только селекция населения, – продолжал он, – Посмотри кто вокруг? Это хуже «Уралвагона», это «Универ»! Нужна новая элита! Надо строить новые города и подходить избирательно к заселению. Там должны жить ты, я, наши дети. Всех проверять на генетику! Не подходишь – вон из города! И только так!
– Искусственный отбор случается двигается против естественного, – не соглашался я. – В результате непредвиденных последствий трудов селекционеров у мопсов иногда выпадают глаза, а лучшие дирижёры в Байройте – евреи…
– Хватит про политику! – умолял Сеня, услышав про несчастных собачек. Он многое не понимал в наших беседах, но то и дело внезапно обнажал чувствительную душу простого парня и готовность прийти на помощь, за что его любили.
Геннадий Владимирович не был равнодушен и к историческому процессу. Он постоянно упорядочивал картину мира, и я был для него кем-то вроде генератора фракталов, чтоб её достраивать и форматировать. Спрашивал, как выглядели западные границы Польши до Второй мировой войны и как понять термин «экуменизм».
Однажды, проснувшись среди ночи и увидев, что я не сплю, он прошептал:
– Сань, а французы какого Людовика казнили? Шестнадцатого?
– Да.
– А как жену его звали?
– Мария-Антуанетта.
– Ее тоже казнили?
– Да.
– А, ну ладно тогда! – повернулся на другой бок и захрапел.
Что ему снилось после уточнения столь важных деталей оставалось только догадываться, может что-то пикантное с дамой со сложной причёской в Версале или на заднем сидении Мерседеса.
Сотоварищи считали Гену Зелёного человеком веселым, бодрым и неунывающим, чем он снискал себе ещё большое уважение и даже обожание. Я тоже так думал, готовый поверить, что он танцует, получая определенный кайф от жизни в тюрьме, но видел и другую сторону. В ней пляска была не более чем попыткой утопить в смехе боль и горечь, разъедавших его насквозь.
Как-то раз Геннадий Владимирович надел куртку, сел на скамейку, сжал в руках пакет с документами и уставился в телевизор. По блуждающему взгляду стало понятно, что не вникает и даже не пытается уследить, о чем говорит диктор.