Скала Дельфин
Шрифт:
Поравнявшись с незнакомым, Кравченко посмотрел ему в лицо. Ну, конечно, чужой.
Но уже через минуту ему стало казаться, что где–то, когда–то он видел этого человека. Но где и когда? Хоть убей — старик не мог вспомнить. Ему даже показалось, что незнакомец его тоже узнал. Но нет, это, пожалуй, так показалось. Старик пошел своей дорогой.
Но его не переставало мучить смутное воспоминание: где–то он этого человека видел. Вдруг вспомнил: если бы у этого человека была борода, большая, густая борода, тогда было бы понятно, на кого он похож. Потому что фигура, походка, посадка головы…
А
Огринчук пригласил его в дом, завел в небольшую аккуратно прибранную комнату, предложил сесть, поставил на стол бутылку вина, две рюмки и сел, ожидая, когда гость скажет, что его привело сюда.
А гость достал из кармана маленький синий незапечатанный конверт, минуту подержал его в руке, словно колеблясь, затем передал Степану Тимофеевичу.
Тот взял конверт, положил перед собой, потом долго копался в боковом кармане, вытащил оттуда очки в железной оправе, надел на мясистый нос и только тогда достал письмо.
Это было письмо от одного из случайных знакомых, с которым он когда–то недолго работал в Ленинградском ЭПРОНе [2] . Сейчас он рекомендовал Степану Тимофеевичу своего друга Петра Андреевича Глобу и просил всячески помочь ему сделать важные и ответственные дела.
— Ну, выкладывайте, что вам нужно сделать и чем помочь, — грубовато, но добродушно сказал он и, не спеша, налил в стаканы вина.
2
ЭПРОН — экспедиция подводных работ особого назначения.
Петр Андреевич начал говорить. Он говорил длинными и путаными фразами, понять которые, в конце концов, было не так–то просто. Речь шла о каких–то потопленных судах, водолазной работе, доставке с тех судов металлических элементов.
Водолаз слушал, но понимал очень мало.
Разговор не клеился. Говорил один только Глоба, водолаз только поддакивал, изредка глотая терпковатое вино, и смотрел на гостя каждый раз внимательнее.
А Глоба все говорил о каких–то утонувших яхтах, к чему–то вспомнил «Черного принца», лежащего глубоко на дне у входа в Балаклавскую бухту, но чего ему надо — Степан Тимофеевич понять не мог. И когда надоело слушать длинные, очень плавные и округленные предложения, где все слова были подобраны именно так, чтобы никто не мог понять главной мысли, Степан Тимофеевич допил свою рюмку, вытер рукой усы и сказал:
— Все то, что вы говорите, я знаю уже лет двадцать. Вы мне скажите, чем я могу вам помочь, только так, чтобы я понял.
Глоба вдруг замолчал, словно не ожидал услышать такие резкие слова. Затем откинулся на спинку стула и рассмеялся. Вдруг оборвал смех и снова наклонился к столу, внимательно вглядываясь в лицо водолаза.
— Мне надо, Степан Тимофеевич, — сказал он, — чтобы вы помогли достать одну вещь с яхты «Галатея». Вещь эта совсем маленькое и за деньгами я не постою. Эта вещь дорога мне как память о моей матери. Когда белые бежали отсюда,
Степан Тимофеевич смотрел в окно, крепко поглаживая рукой щеку и с приятностью чувствуя легкие уколы выбритой вчера бороды.
— Да… — сказал он, подумав. — Дело это не тяжелое, только очень давно я уже под воду не ходил. Да и снасти всей вам в нашем городе не достать. А о деньгах, так это пустое. Нам и своих хватает.
И вдруг, оживившись, он оторвал взгляд от окна и посмотрел на Глобу весело и насмешливо.
— А вы обратитесь в ЭПРОН.
— Мне не хотелось бы иметь дело с ЭПРОН, — резко ответил Петр Андреевич, и лицо его стало неподвижным.
— Что, по–видимому, мамашину память не всем видеть можно? — засмеялся водолаз, показывая Глобе большие ровные желтоватые зубы.
— Нет, почему же, можно, — улыбнулся Глоба. — А винцо, Степан Тимофеевич, у вас знатное.
Он начал говорить о вине, о погоде, о всяких мелочах, которые только приходили ему в голову, старательно обходя разговор о вещи, напоминающей мать.
Водолаз смотрел на него, улыбаясь, и не мешал говорить. Степан Тимофеевич видел на своем веку немало людей и умел в них разбираться. Он хорошо заметил, как Глоба обходит предыдущий разговор, и гость ему не понравился. Чем именно ему не нравился этот высокий приятный человек — было неизвестно.
И когда, поговорив еще с полчаса, Глоба выпил последнюю рюмку вина и, попрощавшись с хозяином, скрылся за дверью в густой темноте южной ночи, Огринчук еще долго сидел у стола и все думал, что же это за человек посетил его и что этому человеку, собственно, нужно.
Глава шестая
— Девушки всегда спешат с выводами, — убедительно сказал Гриша Глузберг.
В другое время ему, может, и доказали бы обратное, но никто не собирался противоречить Грише. Тем более что эти слова он произнес важным, убедительным тоном и, как всегда, сразу же замолчал.
Белокурая Нина Иванова, сидящая недалеко от Глузберга, сразу же обиделась и начала придумывать ответ — чтобы был столь же язвительный и обидный. Однако этой схватке не суждено было разгореться: Борис Петрович оборвал ее в самом начале.
Они сидели в шестом классе: Борис Петрович у стола, а Нина Иванова, Гриша Глузберг, Андрюша Кравченко, еще трое ребят и две девушки — на первых партах. Это было немного странное собрание, где не было ни председателя, ни секретаря, писать протокол совсем не думали.
Энергичная Нина Иванова горячилась, говорила с жаром, пытаясь убедить своих собеседников, и не будь здесь Бориса Петровича, уважаемое собрание уже давно превратилось бы в обычную перепалку между школьниками.
Короче говоря, Нина требовала от Бориса Петровича и от всех присутствующих решительных и строгих мер относительно Васи. Вася опозорил весь класс, когда сегодня уснул на уроке, и терпеть этого дальше нельзя. Еще хорошо, Борис Петрович не захотел ославить их класс на всю школу, а что бы было, если бы такой случай произошел, скажем, на алгебре? Просто страшно подумать! Завтра надо пойти к директору, и пусть Вася учится в которой–то другой школе, где его еще не знают …