Скала Прощания. Том 2
Шрифт:
– А может быть, Огненные танцоры вовсе не безумны, – весело заявил Прайрат. – Возможно, их сны более… реальны… чем вы готовы поверить.
– Это… это… – заикаясь, вскричал Веллигис, но Прайрат не обратил на него ни малейшего внимания, он по-прежнему не сводил с Динивана своих до непристойности пустых глаз.
«Он уже не боится перейти все границы, – подумал Диниван, и это понимание невыносимым бременем легло на его плечи. – Ничто больше не удерживает и не связывает его. Безумное любопытство стало безрассудным и неутолимым голодом».
Неужели с миром начали происходить ужасные изменения именно в тот момент,
Что еще он может сделать? Он отправил письма двум оставшимся в живых Хранителям манускрипта, Ярнауге и ученику Укекука, хотя уже давно не получал от них известий. Также он послал указания и предложения тем, кто крепок в вере, лесной женщине Джелой и маленькому Тиамаку, живущему в болотистом Вране. Благополучно доставил принцессу Мириамель в Санцеллан Эйдонитис и попросил ее рассказать Ликтору все, что она знала. Позаботился обо всех деревьях, как хотел бы Моргенес: теперь ему оставалось только ждать и посмотреть, какие плоды они принесут…
Оторвавшись от неприятного взгляда Прайрата, Диниван посмотрел на обеденный зал Ликтора, стараясь оценить детали. Если этому вечеру суждено войти в историю, к добру или нет, он решил запомнить все, что удастся. Может быть, в будущем – более счастливом, чем то, которое он представлял сейчас, – он будет стоять рядом с юным мастером и поправлять его: «Нет, все было совсем не так! Я же там присутствовал…» Диниван улыбнулся, забыв на мгновение все свои заботы. Какая замечательная мысль – пережить темные времена и превратиться в старика, который только и делает, что бесконечно раздражает беднягу художника, изо всех сил старающегося выполнить заказ.
Его приятным размышлениям положило конец появление знакомого лица в двери, ведущей на кухни. Что здесь делает Кадрах? Он провел в Санцеллане Эйдонитесе меньше недели, и у него не может быть никаких дел возле личных покоев Ликтора. Значит, он шпионит за гостями Ликтора, приглашенными на ужин. И в чем причина – простое любопытство, или у Кадраха… Падрейка… проснулись прежние обязательства? Возможно, такие, что конфликтуют между собой?
В тот момент, когда эти мысли пронеслись в голове Динивана, лицо монаха снова скрылось в тени двери и исчезло из вида. А через мгновение появился слуга с большим серебряным подносом, и Динивану стало ясно, что Кадрах ушел.
И тут, словно контрапунктом к замешательству Динивана, Ликтор неожиданно встал со своего высокого стула во главе стола. Доброе лицо Ранессина было мрачным, и в тенях, которые отбрасывали ярко горевшие свечи, он казался древним и согнутым под тяжестью забот.
Ликтор заставил замолчать разошедшегося Веллигиса взмахом руки и медленно заговорил:
– Мы подумали, – начал он, и у Динивана возникло ощущение, будто седая голова Ликтора подобна заснеженному горному пику. – Мир, о котором говорите вы, Прайрат, наделен определенным смыслом. И логика ваших рассуждений имеет под собой солидные основания. Мы уже слышали подобные вещи от герцога Бенигариса
– Графа Аспитиса, – резко заявил Бенигарис, крупное лицо которого раскраснелось от солидного количества выпитого вина Ликтора. – Граф, – продолжал он, не обращая ни на что внимания. – Король Элиас сделал его графом по моей просьбе. В качестве жеста доброй воли в адрес Наббана.
На лице с изящными чертами появилось отвращение, которое Ранессин не сумел скрыть.
– Мы знаем, что вы близки с Верховным королем, Бенигарис. И нам известно, что вы правите Наббаном. Но сейчас вы сидите за нашим столом в доме Бога – за моим столом, – и мы требуем, чтобы вы хранили молчание до тех пор, пока глава Церкви не закончит говорить.
Динивана потряс сердитый тон Ликтора – Ранессин отличался мягким нравом и был добрейшим человеком, – но его обрадовало столь неожиданное проявление силы. Усы Бенигариса сердито встопорщились, и он потянулся за своей чашей с неловкостью смущенного ребенка.
Голубые глаза Ранессина смотрели в упор на Прайрата, и он заговорил в величественной манере, к которой редко прибегал, но в тех случаях, когда ее использовал, это казалось совершенно естественным.
– Как мы уже сказали, идея о мире, за который ратуете вы, Элиас и Бенигарис, имеет определенную толику здравого смысла. Это мир, где алхимики и монархи решают судьбы не только физических тел людей, но также их душ, мир, в коем слуги короля ради собственных целей подстрекают заблудшие души сжигать себя во имя фальшивых идолов. Мир, в котором вместо неуверенности в существовании невидимого Бога людям преподносят черный, ослепительно пылающий дух, живущий на нашей земле, в самом сердце ледяной горы.
Лицо Прайрата сморщилось, когда он услышал слова Ликтора, и Диниван испытал мгновение холодного ликования. Прекрасно. Значит, это существо еще можно удивить.
– Слушайте меня! – Голос Ранессина набрал силу, и на мгновение показалось, будто не только обеденный зал погрузился в тишину, но и весь мир вместе с ним, как будто в этот миг залитый сиянием свечей стол оказался на высшем пике Созидания.
– Этот мир – ваш мир, тот, что вы нам предлагаете, описывая его своими хитроумными, коварными речами, – не имеет никакого отношения к Матери Церкви. Мы уже давно знаем про разгуливающего по нашей земле черного ангела, чьи бледные руки тревожат все сердца Светлого Арда, но наш бич – это сам Архидемон, вечный враг Божественного света. Не имеет значения, является ли ваш союзник нашим истинным Врагом, с коим мы сражаемся тысячелетия, которые не сосчитать, или очередным злобным приспешником мрака, Матерь Церковь всегда выступала против ему подобных. И так будет во веки вечные.
Казалось, все в комнате затаили дыхание на бесконечные мгновения.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь, старик, – прошипел Прайрат, голос которого сочился ядом. – Ты становишься слабым, и твой разум тебе отказывает…
Удивительно, но никто из эскритеров не возмутился и не запротестовал, они смотрели широко раскрытыми глазами на Ранессина, который наклонился над столом и спокойно встретил полный гнева взгляд Прайрата. Свет по всему банкетному залу замерцал и почти погас, оставив только два ярких пятна: алое и белое. И тени, что росли и становились все больше…