Скалаки
Шрифт:
— Ваша светлость,—раздался шепот.
Ободренный этими словами, Пикколомини выпрямился. В эту минуту ему показалось, что он слышит голос с небес. Князь увидел своего бледного, окровавленного слугу в изорванном платье. В правой руке он держал лучину, а левой загораживал пламя, так что свет падал ему прямо в лицо.
— Слава богу, ваша светлость, я вас нашел. Надо бежать, мы здесь рискуем жизнью, это сущий разбойник. Поспешим, пока они возятся с девкой,—быстро шептал камердинер.—Прошу вас, сделайте милость, подержите лучину.
Князь светил своему слуге, который торопливо седлал коней и надевал на них уздечки, отделанные серебром. Удар Микулаша оглушил камердинера, но страх придавал ему смелости.
Наконец кони были
— Плащ, мой плащ,—шептал он.
— Эх, черт возьми! —Досадуя, что сразу не догадался захватить с собой плащ, слуга забылся и выругался в присутствии господина. Он направился к двери, желая тихонько пробраться в комнату. Когда камердинер открыл дверь, замычала Рыжуха и кто-то вышел из каморки. Словно пораженный громом, слуга замер на пороге хлева; у него захватило дыхание, он не мог вымолвить слова. Он понял, что бежать не удастся.
— Ага, так вот где эти разбойники,—вскричал Микулаш Скалак, снова охваченный яростью при виде обидчика.—Вон отсюда! —загремел он, побагровев и сжав кулаки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зимняя ночь. Леса умолкли. Все стихло, застыло, и только звезды мерцали в вышине. По узкой горной дороге вдоль лесистого склона по направлению к селу Ж. ехал всадник. Рыхлый снег заглушал стук копыт. Медленно и бесшумно, подобно призраку, двигалась белая фигура на гнедом коне. Просторный белый плащ с воротником, скрывавшим почти все лицо всадника, опускался на темный круп коня. На боках коня, ближе к груди, колыхались две охапки сена; они закрывали ездоку ноги и бедра, оставляя на виду только плечи и грудь. Впереди седла торчали кованные медью рукоятки двух пистолетов, за плечом всадника болтался карабин, то и дело ударявшийся о заднюю луку седла. На левом боку на ремешке, перекрещивающемся с ремнем карабина, висела большая фляжка; за спиной чернела довольно объемистая сумка с патронами, она была прикреплена к ремню карабина. Из-под плаща виднелся длинный прямой палаш.
Небольшая темной масти лошадь, опустив голову, шла медленным, но уверенным шагом. Несмотря на холод, всадник не подгонял ее шпорами, наоборот, он часто наклонялся к ней, гладил, похлопывая ее по шее, что-то говорил, и умное животное, пошевелив ушами, ускоряло шаг. А всадник бросал поводья, засовывал руки в рукава и прятал нос в воротник плаща. Временами, задев шпору, звякал палаш, карабин ударялся о луку седла, и опять воцарялась тишина. Всадника не занимали окрестности. Обычно его интересовала только погода: ненастная или погожая, жарко на дворе или холодно. Его послали в трескучий мороз с приказом в Броумов. Он тихо выругался, садясь на коня, и до темноты выехал из местечка К. Но вскоре спокойствие вернулось к нему, ведь он был солдатом и не мог ослушаться. К утру приказ должен быть на месте; его послали как человека, хорошо знавшего эту местность. Он привык повиноваться и считал, что мир без этого существовать не может; ведь не всем же повелевать.
Так часто размышлял Балтазар Уждян, солдат драгунского полка королевы Марии Терезии. Рожденный в военном лагере, он любил солдатскую жизнь. Отец его, как он слыхал, был гусарским вахмистром. Весело жилось в лагере, вина было всегда вдоволь; иногда в однообразной солдатской жизни появлялась черноокая девушка, а когда раздавался зов трубы—гусары вскакивали на коней и мчались рубить!
Часто, находясь, как сегодня, в пути, Балтазар тихонько напевал одну из тех солдатских или разудалых песен, которым он научился у лагерных костров или в корчмах, но сегодня, на морозе, было не до пения. Вдруг солдат быстро поднял голову: ему показалось, что рядом появились огромные тени. Он огляделся. Черные трубы сожженных домов высились у самой дороги, из-под снега торчали остатки стен и обгоревшие балки.
Балтазар остановился. Иной драгун королевы и глазом бы не моргнул. «Что ж, война есть война»,—подумал бы он. Но Уждян не пожал равнодушно плечами, а стал рассматривать развалины крестьянской
Быстро проехав селом и очутившись у подножья горы, он осадил лошадь. Там, наверху, между деревьями мелькнул красный свет, мигнул, как болотный огонек, и пропал. Откуда взялся свет в такое позднее время? Но что это? Драгун, насторожившись, внимательно прислушался. Ему показалось, что кто-то крикнул и сразу же умолк. Он собрался уже пришпорить коня, чтобы мигом достичь вершины, как снова загорелся огонек, на этот раз более яркий и совсем в другом месте; пламя теперь не мигало, а плыло в вышине, как кровавая звезда; оно виднелось в стороне от избы, хорошо знакомой Уждя-ну, и вдруг повисло над обрывом. Уждян напряженно всматривался и прислушивался, но кругом было тихо. Драгуну не было нужды прибегать к шпорам — хватило бы и одного словечка—он только сжал коленями бока своей гнедой, и она рысью побежала в гору. Балтазар уже слышал шум ночного ветра в ветвях «На скале», но огня не было видно. Когда ж он приблизился к дому, вновь мелькнул свет и послышались возбужденные голоса.
— Э, старушка, тут что-то не ладно,— сказал всадник, обращаясь к своей лошади, и дернул поводья,—не иначе как здесь орудует банда мародеров. А ну-ка поспеши, старушка, поспеши!
Умное животное словно поняло, пустилось рысью, и через минуту драгун уже стучал в ворота. Не получив ответа, он постучал сильнее.
— Не слышат, что ли, или им некогда! Ну, посмотрим, в крайнем случае возьмем эту крепость приступом!
Выпрямившись в седле и бросив взгляд на пистолеты и карабин, Балтазар проехал под развесистыми деревьями вдоль забора и очутился у самого дома. Нагнувшись, он заглянул в окно. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что происходит в избе. Драгун изо всех сил стукнул несколько раз рукой в раму маленького окошка, так что деревянная стена ветхого домика затряслась, и крикнул:
— Эй, что здесь происходит?
Микулаш Скалак, который только что схватил камердинера, услыхав неожиданный стук, отпустил его. Взбешенный крестьянин с удивлением посмотрел на окно, откуда слышался голос.
Камердинер подскочил к окну:
— Сюда! На помощь! Убивают! На помощь! Сюда! Сюда!—закричал он и выбил стекло.
За окном виднелись темная фигура лошади и белый плащ всадника; драгун нагнулся, и горевшая в избе лучина осветила его темное, загорелое лицо, блестящие глаза и большие усы.
Придя в себя, Микулаш подскочил к окну, чтобы вновь броситься на камердинера, не обращая внимания на неожиданное появление защитника. Но, увидев драгуна, он остановился и с удивлением воскликнул:
— Салакварда!1
— Не заставляй меня мерзнуть, Микулаш, отворяй, сейчас во всем разберемся.
Камердинер поник головой, из его груди вырвался вздох: он надеялся, что новоприбывший спасет его, но императорский солдат оказался приятелем этого хама.
— Только посмей шевельнуться! —пригрозил ему Микулаш и направился к двери.
Камердинер видел, как всадник в белом плаще повернул к воротам, въехал во двор. Окно было свободно. Что, если… он оглянулся. Опять на него устремились эти черные глаза. Ир-жик стоял у двери, а из угла виднелось бледное лицо князя. Камердинер подкрался к лавке, на которую бессильно опустился Пикколомини. Мороз, страх и все впечатления этой ночи сломили слабого, изнеженного аристократа.
За дверью раздался звон шпор, послышались голоса; Микулаш и Балтазар Уждян вошли в избу. Высокий широкоплечий драгун в белом плаще казался великаном. В дверях он должен был нагнуться, а когда выпрямился, головой почти коснулся потолка. Он отвернул воротник и открыл свое уже немолодое смуглое, обветренное лицо с большими усами. Под густыми бровями сверкали маленькие черные глаза, горевшие молодым огнем. Волосы под треуголкой были зачесаны назад, а на затылке болталась косичка с бантом.