Скальпель, или Длительная подготовка к счастью
Шрифт:
Вчера проснулся в 12-м часу, много читал, написал несколько страничек в "Мраморные сны", вспомнил о Кроликове и сразу же о Наташевиче, и пришел в печальное расположение духа. Не поддаться можно только тогда, ежели знаешь, отчего и займешься чем-нибудь. Приехали Аховы, пришлось бросить писанину. Тетенька Татьяна Александровна удивительная женщина. Вот любовь, которая выдержит все. Это я вспомнил по случаю моих отношений с ней во время зубной боли. Провел весь день с Валерией. Она была в белом платье с открытыми руками, которые у неё нехороши. Это меня расстроило. Я стал её щипать морально и до того жестоко, что она улыбалась недоокончено. В улыбке слезы. Потом она играла. Мне было хорошо, но
Но вернемся в далекие первые победные годы Отечества. Раздолбанного, разъебанного и засраного не только ордами захватчиков, но и доморощенными самозванцами и распиздяями.
Самозванство и распиздяйство - вот две ипостаси русской души. Гоголь до них не добрался или просто постеснялся грубости выражений. Это мы, богохульники, вначале в силу происхождения в столь грубое бесцеремонное время, а потом по заскорузлости души и только в испуге перед сжирающей бездной вдруг закипает говно в жопе и перебздевший, судорожно цепляющийся за ускользающую жизнь и возможнее возрождение, воскрешение испакощенный человечишка начинает мимикрировать в богомольца, в святошу. Впрочем, лучше поздно, чем никогда.
Что ж, слава Богу, что общество взрастило-таки на протухшем навозе истории хотя бы произведения Селина, Генри Миллера, Чарльза Буковски, надеюсь, новые всходы и пледы даст последующая агрохимия. Новояз не будет, конечно, напоминать сладкоголосое пение, а скорее примитивно-наглый пердёж олигофрена и быть посему.
Замолкает. Делает паузу. Пьет.
Вчера, о, это вечное вчера, я уже говорил, что живем-то мы все-таки в прошлом, поехал в гости. Валерия писала в темном кабинете опять в гадком франтоватом капоте. Она была холодна и самостоятельна, показала мне письмо к сестре, в котором говорит, что я эгоист и т. д. Потом пришла мадемуазель Виржиния (да-да, натуральная француженка) и начались шутливо, а потом серьезно рекриминации, то бишь взаимные нападки, которые были мне больны и тяжелы. Я сделал ей серьезно больно позавчера, но она откровенно высказалась, и после маленькой грусти, которую испытал я, все прошло. Она несколько раз говорила, что теперь пусть по-старому. Очень мила.
Между прочим, первые мои детские впечатления - то, как подтаскиваю к закрытой двери тяжеленный табурет или стул, ставлю на него детский стульчик и, вскарабкавшись на сие хилое и шаткое сооружение, вижу через плохо промытое оконце под самым потолком, над дверью, моего отчима (которого считал отцом до своих 25-ти лет и собственного отцовства) и матушку. Оба в белых медицинских халатах. Разбираются с деревенскими пациентами. Амбулатория - так называется дом, в котором мы живем. А местность - хутор Кругловка, хуй знает, какого района Сталинградской области. Сглупа родители приехали на хутор бабочек ловить. Вот откуда мои поползновения в энтомологию.
Бегает вокруг стола. Спотыкается, размахивая руками.
Чуть не падает.
Дверь хлопает. Я падаю вниз с головокружительной высоты, но верная нянька (а у меня, точно у ясновельможного отпрыска, постоянно до школы были няньки, даже мои нищие родители могли в то сталинское время себе это позволить - за еду и крышу деревенские девчонки охотно вожжались с куклоподобным неваляшкой) успевает подхватить меня до соприкосновения с полом. Шишка не вскакивает. Пока. На лбу или в другом месте. И мы с нянькой идем в сад, огромный райский сад, где можно доотвала наесться приторно сладкого терна, изредка уколовшись иглами кустарника. О терновом венце я пока и не подозреваю.
Вскоре родители мои бежали, даже не взяв трудовых книжек, вместе со мною, естественно, из этого трижды благословенного, твою мать, места на "полуторке", заваленной арбузами, которую вел мой отважный дядя-орденоносец, Александр Федорович Романов, дальний родственник
Проснулся рано. Купался. Прибегала соседка, но я был хорошо расположен и прогнал её. Играл с детьми, обедал, музицировал. Приехал Наташевич. Он решительно несообразный, холодный и тяжелый человек, и мне жалко его. Я никогда с ним не сойдусь. Ночью ходил со сладострастным смутным желанием до 2-х ночи.
Открывает новую бутылку вина. Наливает в стакан и пьет.
Интуиция - что это за чувство, что это за сверхзнание, знание до знания, предзнание и бесконечная уверенность в своей правоте?! Любовь - та же интуиция. Собственно, весь наш мир, вся жизнь состоят из того, что существуют женщины и мужчины. Сегодня, правда, в моде всевозможные перверсии, видимо-невидимо развелось не только гермафродитов, но и трансвеститов. Но лично мне это, как говорится, до лампочки. И я готов побиться о заклад, что не прав мой дорогой и уважаемый предтеча. Как бы ни хотелось ему думать, что человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил её, то опутал бедняжку сетью иллюзий братства и любви. Чушь собачья!
Да, конечно, вполне возможны и чистые сердечные порывы, и уважение к женщине, вот только тогда, когда удовлетворен основной инстинкт, когда связь длится довольно долго и уже значительный кусок жизни, словно скрученный вдвое, а чаще уже и втрое (потомством), провод искрится от разницы потенциалов.
Тот же писатель ещё сто лет тому назад утверждал, что у нас в России любовь и счастье - синонимы, что брак не по любви презирается, чувственность смешна, нелепа и вообще внушает отвращение, и все-таки всё это иллюзия и самообман. Впрочем, и меня ещё в детстве, словно собаку на дичь натаскивали на псевдопоэтизацию действительности, подсовывали под руку возвышенные романы и повести, цензурировали кино, живопись и скульптуру, в то время как настоящая жизнь вокруг была груба и нечистоплотна, как трагедии Шекспира, разыгрываемые в свином хлеву. Рос я практически в "зоне" и что с того, что был расконвоирован, все равно незримый постоянный конвой сопровождал меня всю сознательную жизнь. Только вначале моим воспитанием занимались родители и школьные педагоги, позднее - вузовские наставники, сеть общественных институтов и, прежде всего такая фурия, как общественная мораль. Наконец, эстафету душеблюстителя приняла жена, святое существо, вот если бы только я был способен не только понимать эту данность, но и всецело ей подчиняться.
Так нет же, пытаясь жить не сердцем, а разумом, я постоянно совершал ошибки. Учитель моего учителя, думается, совершенно досконально обосновал положение, что жизнь - просто досадная ловушка. Всяк явившийся на этот свет попадает впросак, и счастлив человек не мыслящий, не замечающий подвоха логики. Мыслящему же человеку куда больнее, мечется он в поисках выхода и не находит, ибо даже смерть чаще всего не добровольный выход, уход, а случайное насильственное устранение сознания. Проигрыш в очередной "русской рулетке".
Махнув рукой, ходит около стола. Щелкает пультом. Пьет.
Проснулся в 12.Поехал в центр. Зашел к Наташевичу. У него застал Кроликова, свежеокрашенного в жгуче-черный цвет. Маскирует лысину, вернее плешь-тонзуру, и собирается на торжество по поводу получения псевдопремии квазичитателей. Типичный карлик-Наполеон. Крошка-Цахес. Поцелуй меня в тохес. Вяло болтали и пили водку. Закусить у Наташевича как всегда нечем. На еде экономит, зато собирает нумизматическую коллекцию. Археолог, грёб его мать. Поехали в ЦэДээЛ. Дорогой испытал религиозное чувство до слез. Слава Богу, приятели ничего не заметили.