Скандал

Эндо Сюсаку

Позвонил Куримото.

– У вас не найдется сегодня свободного времени?

– Вы по поводу рукописи?

– Нет, – голос Куримото напрягся. – С вами хочет поговорить директор издательства… Так когда вам будет удобно?

– Директор? – Он сразу понял, о чем предстоит беседа. – Можно и сегодня, но у меня тоже есть вопросы, поэтому лучше я сам зайду к вам.

Он повесил трубку, вспомнив грузную фигуру и широкое лицо директора издательства. Раньше он преподавал на медицинской кафедре университета, но когда тесть, имевший большой вес в издательском бизнесе, слег от инсульта, ему пришлось сменить профессию. Молодые сотрудники

издательства вроде Куримото относились к нему с величайшим уважением.

Потому ли, что прошедшие две недели подготовили его к неминуемой развязке, но, повесив трубку, он оставался на удивление спокоен. Переодевшись, вызвал такси.

В приемной издательства уже, видимо, получили указания, поэтому его встретил не Куримото, а девушка из секретариата. Вежливо поклонившись, она сопроводила его к лифту.

Проведя его в просторную комнату, девушка, вновь низко поклонившись, удалилась. Усевшись на диван, Сугуро посмотрел на большую картину Руо, висевшую на стене. Это была характерная для художника картина – деревня библейских времен или, может быть, французская деревушка: несколько крестьянок в платках стоят на дороге, с обеих сторон которой протянулись убогие, неоштукатуренные крестьянские дома, а на горизонте садится солнце, и с первого взгляда понятно, что крестьянки и убогие дома олицетворяют человеческую жизнь, а заходящее солнце – осеняющее ее Божье милосердие. Блаженны кроткие… От этой картины на Сугуро повеяло миром старого священника, миром его жены, бесконечно далеким от того, другого мира, который он подглядел в отверстие. В то время как лучи заходящего солнца освещают кротких крестьянок, там, где он и Нарусэ…

В дверь постучали, вошли директор и главный редактор Хосии. Жестом руки удержав привставшего с дивана Сугуро, директор сел напротив него, Хосии поместился рядом, застыв в почтительной позе.

– Извините, что заставили вас прийти в такой холодный день…

Пока девушка разносила чай, директор со смехом рассказывал о плохой конъюнктуре издательского дела, но как только они остались втроем, выпалил:

– Честно говоря, мы позвали вас для того, чтобы…

Сугуро угадал.

– Этот репортеришка принес ваши фотографии и заявил, что хочет написать статью. Хосии поначалу принял его, но как только понял, что дело серьезное, пришел ко мне за советом.

Опустив сплетенные толстые пальцы на колени, директор деликатно отвел взгляд, чтобы не видеть смущения на лице Сугуро. Но так же как в тот далекий день, когда ему объявили о необходимости серьезной операции, Сугуро молча выслушал слова директора со спокойствием обреченного.

– В нашем издательстве выходит много ваших книг… Если же из-за этих фотографий пострадает ваша репутация, это будет плохо и для вас, и для нас, поэтому я выкупил фотографии и другие материалы по цене, которую он запросил.

Не зная, как в такой ситуации реагировать, Сугуро молча кивнул.

– Мы взяли с репортера обещание не распространять информацию по другим издательствам, а затем вместе с Хосии все уничтожили.

Директор замолчал и потер лежащие на коленях руки. Видимо, не знал, что еще сказать.

– На этом, думаю, дело исчерпано.

– Спасибо.

– Кроме меня и Хосии, не знает никто, включая вашего ведущего редактора Куримото.

– Понятно… Извините, что причинил вам неприятности.

Сугуро низко поклонился.

– Лучше сразу пресечь, чтобы не пошли всякие сплетни…

На этом разговор окончился, директор еще некоторое время для приличия поболтал на светские темы, после чего, вставая, сказал:

– Всё, забыли.

В

этом выразилась его деликатность: он не хотел затягивать неприятный для Сугуро разговор. Главный редактор Хосии, проводя его до лифта, тоже шепнул:

– Не беспокойтесь.

Когда Сугуро вышел на улицу, было холодно. Несмотря на то, что уже наступила весна, небо было в свинцовых тучах, никаких признаков пробуждения природы, дул пронизывающий ветер. «Наверняка у жены опять разболелись суставы», – вдруг подумал он. Ряды машин, изрыгающих выхлопные газы, еще не распустившиеся деревья вдоль улиц, распродажа бензиновых и электрических нагревателей – все стало вновь таким, как было прежде. Он не предполагал, что дело так легко разрешится, но у него совершенно не возникло чувства, что вот он спасен. Фотографии и материалы уничтожены. Но тот не уничтожен. Он живет внутри Сугуро. И продолжает ухмыляться.

Этот субъект не имеет никакого отношения к «греху», каким его до сих пор изображал в своих книгах Сугуро. У греха есть предел, он предвещает спасение, а яростная страсть, которую испытал в гостинице Сугуро, воплотившись в своего двойника, не имеет предела. Она изливается, пока не исчерпает себя, заходит сколь возможно далеко, и Сугуро отчетливо помнил, как он не только осквернил тело Мицу, но под конец хотел ее задушить.

Цветы, затопившие все помещение цветочной лавки, выплескивались на улицу приторным ароматом, напоминая о близости весны. Рядом в кафе за большим стеклом сидела вокруг стола веселая компания молодых девушек. Одна из них, заметив Сугуро. сказала что-то соседке. Не догадываясь, что он – чудовище. Сугуро заученно улыбнулся девушкам.

Воскресенье.

Поскольку это было воскресенье, следующее за пасхальной субботой, в церкви собралось людей больше обычного. За алтарем виднелся изможденный человек, раскинувший руки и склонивший голову. Когда этот человек, обессилевший, окровавленный, шел к месту казни, толпа поносила его и бросала в него камни, наслаждаясь его страданием… Прежде Сугуро никогда не задумывался об этой толпе. Но сейчас он не был уверен, что если бы оказался среди них, то не кидал бы, как и все, камни, не наслаждался бы при виде страдальческой фигуры.

Во второй половине дня, по пути в свою рабочую квартиру, он зашел в парк Ёёги, думая, авось встретится Мицу. Девочки в корейских нарядах, как и прежде, отплясывали, образовав кружки, и так же важно расхаживали молодые парни в темных очках, с волосами, выкрашенными в желтый цвет и зачесанными как петушиные гребни. Толпы ротозеев наблюдали за диковинными танцами. Прошел через толпу, потолкался возле палаток, но Мицу нигде не было видно.

Может быть, она занята в больнице? Идти пешком, хоть и не так далеко, было невмоготу – возраст давал о себе знать, поэтому он вышел к станции метро, поймал такси и, сделав вынужденный круг по городу, подъехал к зданию больницы.

В воскресный день здесь царила тишина. Перед аптечным киоском и в комнате ожидания не было никого – ни пациентов, ни посетителей. Присев на стул в холле, он некоторое время рассеянно смотрел на свет зимнего солнца, проникающий в окно.

Откуда-то послышался плач младенца. Подумал было, что из детского отделения, но тотчас вспомнил, что оно на другом этаже. Пожилая медсестра в очках вошла в холл и остановилась, увидев праздно сидящего Сугуро.

– Господин Сугуро? – удивилась она и, получив утвердительный ответ, спросила: – Вы пришли кого-то навестить? Я старшая медсестра Фудзита.