Скандальное красное платье
Шрифт:
– Тогда я получу плату в другом месте.
Никто не успел сообразить, что он хочет этим сказать, как Дэш схватил в объятия соблазнительную Пиппин.
Она задохнулась, и он на мгновение почувствовал угрызения совести. К счастью, он был не из тех, кто об этом долго задумывается.
– Я всегда хотел поцеловать благородную леди, - проговорил он, прежде чем их губы встретились.
Сначала он собрался поцеловать ее, как поцеловал бы любую другую девушку, но когда посмотрел на нее с единственной
Ее широко распахнутые голубые глаза, лазурные, как моря Вест-Индии, поймали его в плен своей невинностью и доверием.
Доверием? Ему?
Глупышка, подумал он, притянул ее ближе и поцеловал. И все же вместо обычного неистовства он обуздывал свое желание. Это первый поцелуй девочки, он знал это так же точно, как и то, сколько бочонков бренди в трюме его корабля, и медленно скользнул языком по ее губам.
Она снова задохнулась, но на сей раз от интимности этого действия, и Дэш внезапно оказался в водовороте.
Он пытался сдержаться, а это значило отпустить ее. Но он не мог позволить ей уйти.
Эта Пиппин, эта невинная девушка, эта благопристойная леди пробудила его так, как ни одна женщина прежде.
«Моя», - думал он с собственническим чувством, со страстью, со знанием, что она была его и всегда будет. Он хотел знать о ней все - ее настоящее имя, ее тайны, ее желания… Его руки скользнули по легкому изгибу ее бедер, нежной выпуклости груди.
Она дрожала от его прикосновений, но не останавливала его, не пыталась уклониться. Вместо этого она поцеловала его в ответ невинно, сначала нерешительно, потом нетерпеливо.
Боже милостивый! Он обнимает ангела!
И словно гневный глас небес, протестующих против такого обращения, в небе взвизгнул снаряд и, взорвавшись, рассыпался дождем искр и обратил ночь в день. Дэшуэлл отпрянул от девушки и взглянул вверх.
Когда прогремел другой выстрел, он понял две вещи.
Ей- богу, у нее глаза лазурные, как море.
И, во- вторых, милиция вовсе не в местном пабе.
– Черт!
– выругался он.
И с той же страстью, с какой обнимал мгновение назад, он толкнул девушку лицом в песок и прикрыл собой, когда первые пули засвистели рядом, взрывая песок.
Только что она была такой живой в его объятиях, теперь, под ним, она казалась маленькой и хрупкой.
Харди быстро открыл огонь из корабельных пушек, стреляя по скалам; моряки на баркасе, вытащив пистолеты, тоже отстреливались.
Под таким прикрытием ему нужно было лишь вскочить и броситься к баркасу. Они отойдут за линию огня, прежде чем милиция успеет перезарядить оружие.
– Идем со мной, Цирцея, - шептал он ей на ухо.
– Идем отсюда. Ты будешь в безопасности, я обещаю.
Но она не отвечала. Она
– Дай мне руку, милая. Дай руку, и мы убежим. Бессмысленно оставаться здесь, чтобы умереть.
Но она не двигалась, даже не шевельнулась, когда пули снова решетили берег вокруг них.
Черт, деревенские парни перезаряжают ружья быстрее, чем он думал, но бьют мимо цели. К счастью.
– Сейчас наш шанс, моя маленькая Цирцея, - сказал он.
Дэшуэлл перевернул девушку и, к своему ужасу, понял причину ее молчания - ее пустые глаза смотрели в небесную пустоту.
О Господи, нет. Нет!
– Капитан, надо уходить, - окликнули его с баркаса.
– Держитесь там, - крикнул он в ответ, оглядывая берег в поисках тех, кто поможет ему.
Поможет ей.
Темпл несся к нему по песку.
– Черт побери, Дэшуэлл, что ты наделал?
– Я пытался спасти ее, - прошептал он, глядя в пустые глаза Пиппин, еще недавно полные жизни и невинности.
– Ты убил ее, вот что ты сделал!
– Темпл отпихнул его к воде.
– Она погибла из-за тебя.
На борту «Эллис Энн» Ла-Манш, 1837 год
Капитан Томас Дэшуэлл проснулся в испарине и с пересохшим ртом.
Ему потребовалась минута, чтобы убраться с того далекого берега, стряхнуть наваждение, которое часто наваливалось на него по ночам, и вспомнить, где он находится.
На своем судне. В море. Далеко от той ночи. Далеко от нее.
Повернувшись, он потянулся к бутылке, которая всегда была под рукой; вытащив зубами пробку, выплюнул ее и стал пить.
«Ты убил ее, вот что ты сделал… Она погибла из-за тебя».
Эти слова заставили его вздрогнуть на влажных простынях, и он сделал еще глоток, чтобы подавить дрожь, сбросить леденящий кошмар, прогнать ложь этих видений. Ложь, говорил он себе, пока огненная жидкость текла ему в горло, ложь, что бренди притупляет боль.
Если во всем этом было хоть что-то правдой, так это то, что он не убил ее в ту ночь. В нее даже не стреляли. Она в ту ночь убежала с берега, выросла и стала чарующим видением, которое обещал расцвет ее юности.
Насколько он знал, она еще жива. И обитает в своем надменном благородном мире, совсем недалеко отсюда, в Лондоне.
Если кто- то и умер той ночью, так это он. Она убила его, вырвала его сердце из груди, оставив его все эти годы плыть по течению и притуплять боль бутылкой бренди.
Он выпил еще, лелея рану, которая больше двадцати лет терзала его. Он пытался забыть ту девушку, забыть, что она сделала с ним.
Глава 2
Лондон, 1837 год