Скандинав
Шрифт:
— Там нечистая сила быстро сознается!
— Заговорит!
Князь смотрит на голову, тот коротко кивает. Следует короткий приказ и дружинники хватают несчастного Мирослава под руки, с колен поднимают. Дреговичи из кольца уже разводят костер. Лихо так — вот ничего не было, а вот уже хвороста и бревен понатаскали…
Я понимаю, что пора вмешаться, иначе быть беде. Никто моего голоса спрашивать не собирается и вообще никакого прилюдного голосования сегодня, похоже, не намечается. Поэтому пора заканчивать этот цирк.
— Эй, аля улю гони гусей! — я выхожу вперед, размахивая руками
Все замирают, на меня переключаются.
— Чего ты сказал Дрочень? — удивленно смотрит на меня голова, судя по выражению лица, не понимает, что со мной и с моим заявлением делать.
Однако едва заметным жестом останавливает княжеских дружинников, которые уже стоят с Мирославом у разгорающегося костра.
— Невинный говоришь? — сквозь зубы говорит голова. — Ты уверен, что нечистый вины за собой не имеет?
— Я знаю этого человека, Доброжир, никакой он не леший и к нечистой силе отношения не имеет, — ответственно заявляю.
— Уверен? — спрашивает голова, также сквозь зубы, я понимаю, чего он изводится — я порчу ему всю малину, которую он уже организовал и как барон Мюнхаузен сам вытащил себя за волосы из проблем.
— Не говорил бы без уверенности, — подтверждаю.
— И давно ты его знаешь?
— Я с ним землю от Ладоги топтал до самого Новгорода, когда наш город атаковали, а там наши пути разошлись, — про упирема я благоразумно умалчиваю. — Вот скажи, голова, будь он нечистый, так был бы у него брат? Была бы семья? А если он не был бы человеком торговым и уважаемым, разве его в Новгороде кто-то ждал бы?
— И что у него семья есть, в Новгороде его кто-то ждал? — выкрикивает за моей спиной брюнет с фингалом.
— Есть! — уверенно утвержда.
Доброжир задумывается, с князем переглядывается. Когда на меня взгляд возвращает, руки на груди скрещивает, как бы отгораживается. Ох как не нравится ему услышанное. Я прекрасно понимаю, как только выяснится, что Мирослав не портил посевов ржи, то в этом снова голову обвинять начнут. Вот так совершенно по-дурацки складывается, что я Доброжиру дорогу перехожу. Только ведь обо всем так удачно договорились…
Но что делать? Мирослав с братом мне в свое время крепко помогли, так вот настало время должок возвращать.
— А то, что этот Мирослав губы подъедал у нашего селения, и у меня на то свидетелей есть несколько, тебя не смущает? — говорит голова.
— Не смущает нисколечко, — отвечаю. — Ему что с голоду умирать было или на губах где отметина стоит, что они наши? Как он мог определить чьи губы ест? — специально делаю ударение на то, что грибы «наши» и я с некоторых пор вообще-то такой же полноправный селянин, как остальные, а значит не меньше возмущен происходящим. Просто справедливости прошу у селян. Голову за язык никто не тянул меня к дреговичам приписывать. Пусть теперь вот расхлебывает по полной такое приписывание.
— Хм… — хмыкает Доброжир, медленно касается рукой подбородка, задумывается, размышляет как ответить. — Ну знал, не знал, а вредительством занимался, за руку пойман был. У тебя если рубаху твою взять, так на ней тоже никаких отметин не стоит, что она с твоего
— Рубаха рубахой, — пожимаю плечами. — Но даже если губы он без спросу взял, то явно недоразумение какое происходит. Мы человека честного без суда на костер отправляем и за что?! Полагаю, что не так у дреговичей принято суд вершить? Доказательства предоставлять надо, когда людей обвиняем? И наказания соизмеримые выбирать? Съел губы — взбучку получил и под жопу мешалкой из селения, но не костер же сразу безо всякого суда! Давай голосовать!
— Как без суда? А то, что свидетелей у меня несколько, а не один, так это не доказательство разве… Тут и голосования не надо, — уверяет голова, растерявшись.
— Свидетелей чего? Что человек с голоду не хотел умирать, а от того губы подъел? — не отступаю. — Давай обстоятельства нашего дела тоже учитывать! Или за такое у дреговичей на костер отправляют? — повторно задаю вопрос.
— Не отправляют.
— Кто ж за губы на костер.
— Его на костер за другое собрались спроводить…
Получаю неожиданную поддержку от селян.
— Я то буду учитывать обстоятельства и учитываю… — Доброжир привычно краснеть начинает. — За губы его никто на костер и не собирался отправлять… а вот рожь? Зерно он тоже с голоду попортил, вот скажи Дрочень?
Я понимаю, что голова не хочет уступать позиции и сейчас следующие мои слова таки переведут цвет лица головы из «вареного рака» в «малиновое варенье». Говорю:
— На это у тебя тоже свидетели есть? Как Мирослав рожь портил? Кто видел и перед судом народным за это поручится?
Тут уже предсказуемо селяне напрягаются. Видимо мозги включили. Меня то они особо не знают, но не совсем же я дурак, чтобы сломя голову за незнакомца впрягаться — так и самому на костру недолго побывать. Поэтому дреговичи шушукаться начинают — мол, а действительно ли этот Мирослав рожь побил? Кто видел? Никто кроме предположений фактов не знает.
— Люди о том говорят, что он рожь побил, нечистый! — голова вспыхивает, на крик переходит. — А я людей своих всегда поддержу!
— Да не портил я рожь! — это Мирослав оживает, когда понимает, что у него вырисовывается шанс костра избежать. — И никакой я не нечистый, торговый человек я, из Ладоги!
Меня Мирослав узнает.
— Ты глазами своими видел, как он рожь бил? — спрашиваю смотря прямо в глаза Доброжиру.
Голова молчит, взглядом мне показывает, намекает всячески, чтобы я варешку прикрыл и вообще эту тему закруглил. Пшикает, губу прикусывает.
— Слушай, голова, получается, что у нас слово на слово — не сходится, — заявляет князь, который тоже начинает понимать, что суд над Мирославом криво пошел. — Так мы суд не доведем…
Молчание на лобном месте. Собравшиеся пытаются понять, что со всем этим делать и, конечно, ждут внятной реакции старосты. Сам Доброжир уцепился в слова о нечистой силе, которые брюнет с фингалом сказал, и не отпускает теперь. Это я понимаю, что Доброжир заливает, чтобы зад свой выгородить, а другие присутствующие на самом деле понять не могут — где правда. Еще и брюнет с фингалом язык в одно место засунул — молчит.