Сказание о директоре Прончатове
Шрифт:
– Ну, теперя выпивайте! – ожесточенно сказал старик. – Я по причине нахождения на посту службы не могу, а вы, ребята, выпивайте.
Громадные ладони, протянувшись, накрыли стаканы, бережно подняли их, неторопливо понесли ко ртам. По сибирским традициям все делалось чинно, обстоятельно, без спешки; ребята старательно показывали равнодушие к водке, к закуске.
– Погоди, ребята! – вдруг попросил Прончатов. – Один момент! – Он внимательно посмотрел на стакан, покачал головой. – Не люблю телячьи нежности, но мне хочется выпить за Семку! За него, братцы!
Прончатов подошел к Безродному, негромко прикоснулся стаканом к Семкиному стакану,
– За твою удачу, Семка!
Гости капитанской каюты опять медленно поднесли стаканы ко ртам, но снова не выпили: хлопотливо вскочив, старик сторож схватил рюмку, торопливо налил в нее немного водки, повернулся к директору.
– Ты, Олег Олегович, хуть меня свольняй с работы, но за Семку и я должен выпить! – сказал он. – По такому случаю должен каждый выпить! Будь здоров, Семен сын Алексей! – вдруг по-фельдфебельски закричал сторож. – Ура! Ура!
Сплавщики выпили, покрякав для порядку, наклонились над столом. Ели они опрятно, беззвучно, деликатно прикрыв ладонями рты. Уютно, радостно, тепло было в капитанской каюте; переполняла ее радость тесной дружбы, взаимоприязнь людей, живущих семь месяцев в году одной семьей, простота отношений, свойственная сибирякам.
– Из Семки ловкий плотовщик вышел! – негромко сказал старший по возрасту сплавщик. – Борис Зиновеевич еще на «Смелом» бегал, когда я приметил, что из Семки толк будет. Ну-ка, думаю, пригребу его в бригаду, а он вот что… Сам в бригадиры вышел! Ты его мальчонкой должен помнить, Борис Зиновеевич! Помнишь, поди?
– Помню! – негромко ответил капитан. – Семен с Яромой работал!
– Во-воо! Ловкость в Семке есть, душу дерева чувствоват, реку понимат… Ежели ему еще строгого ума набраться, то и на мастера пойдет…
– Чего мне делать в мастерах! – по-прежнему смущенный происходящим, ответил Семка Безродный. – Меня и на бригадиры-то еле вытащили… А ты говоришь, в мастера! Зачем в мастера…
Совсем смутившись, Семка отрешенно махнул рукой, потупился. Обилие света, внимание товарищей, влюбленный взгляд Прончатова – все это было неожиданным для Семки Безродного. Он краснел, запинался в словах, чувствовал себя не в своей тарелке, и, поглядев на него, Прончатов усмехнулся. Ведь это был тот самый Семка Безродный, который провел по Вятской протоке плот, в прошлом году одним ударом разрушил залом на молевом сплаве, один отбился от трех уголовников в грандиозной драке. Да, это был тот самый Семка Безродный, и директор Прончатов, еще раз поглядев на него, стиснул зубы. На глазах веселых, чуточку хмельных сплавщиков и речников директор снова превращался в сорокалетнего властного и жестковатого человека. Вот стек румянец с лица, затвердел подбородок. У Прончатова не было времени глядеть по сторонам, но он все-таки заметил, как в черных глазах капитана Валова плеснулась боль.
– Водку выпили, бутерброды съели! – резко сказал Прончатов. – Теперь и за дело… Борис Зиновеевич, ты не попросишь своих ребят выйти?
– Вы свободны, – сказал речникам капитан Валов.
Речники вышли, и директор Прончатов холодно оглядел сплавщиков – всех, по одному, но остановился на Семке Безродном.
– В сторожке Акимыча сидят милиционер и потерпевший, – сказал Прончатов. – Ты кого избил за день до ухода в рейс, Безродный? Смотри в глаза! Отвечай!
Отвернувшись, сжался в комочек капитан Валов, удивленно молчали сплавщики, кряхтел и слезливо моргал старик сторож. И все они медленно поворачивались к Семке
– Отвечай!
Директор наклонился к Семке, схватив его рукой за плечо, глянул прямо в расширившиеся зрачки и увидел, что молодой сплавщик бледнеет, хотя бледности было трудно пробиться сквозь бурый загар и шелушащуюся, обветренную кожу. Безродный медленно отклонился от Прончатова, зажмурившись, слепо провел пальцами по лицу.
– Кто бил? – хрипло ответил Безродный. – Никого я не бил…
– Исчезал лихой сплавщик Семка Безродный – суживался в плечах, уменьшался в росте, тупело лицо, гасли молодые глаза.
– Лжешь, Безродный! – тихо сказал Прончатов. – Смотри на меня, говори правду…
Прончатов уже понимал, что Безродный не помнит того вечера, когда возле поселкового клуба произошли трагические события: все застилал пьяный туман. Прончатов выпрямился, зябко поежившись, безнадежным голосом спросил:
– Ты сколько выпил в позапрошлый четверг, Безродный?
Слова падали в пустоту; продолжал сжиматься в комочек Безродный, в глазах которого вдруг мелькнуло осмысленное, но тут же погасло: нет, не пробивался Семка через страшную мешанину пьяных воспоминаний. Болезненно скривившись, он прижался затылком к стене, загородился ладонью от яркого света, который бил прямо в глаза.
– Ничего не помню, – прошептал он.
Прончатов сделал такое движение, словно хотел ответить, но слов не нашлось, и он нервно покривил шею. Как хорошо было жить всего десять минут назад! Пароход «Латвия», большегрузный плот, славная улыбка капитана Валова, ярко освещенная каюта. – Так, хорошо! – отчетливо произнес Прончатов, отступая от сплавщика. – Сейчас Акимыч позовет милиционера и потерпевшего. Будет произведено опознание…
Зябкий, тонкий лучик надежды оставался у Прончатова: чудо должно было произойти, чтобы Безродный не ушел в ночь из каюты, но Прончатов цеплялся за возможность чуда.
– Сидите смирно! – сердито прикрикнул он на сплавщиков. – Сидите смирно!
Первым – в форме и поскрипывающих сапогах – в каюту вошел Закон в облике молодого, розовоскулого милиционера. Он лихо козырнул золотой форме капитана Валова, подумав, козырнул и костюму директора Прончатова, затем, щелкнув каблуками, остановился в трех метрах "от порога. Оттопыривалась кобура с пистолетом, тускло мерцали ремни, смотрел в потолок курносый независимый нос милиционера. Нос уловил запахи свежего хлеба и спиртного, колбасы и сала, но повел себя гордо – отвернулся к двери. Парень еще раз щелкнул каблуками и простуженно прохрипел:
– Потерпевший, прошу взойтить и произвести опознание. Ну, заходь, потерпевший!
В каюту вошло Несчастье, принявшее на этот раз облик молодого, худощавого человека с перевязанной рукой и забинтованным лбом. Несчастье в помещение вошло робко, оказавшись на ярком свету, окончательно стушевалось, но милиционер четко подшагал к потерпевшему, взяв его за руку, вывел на середину каюты.
– Пострадавший, производите опознание!
Несчастье пятнами покраснело; оно смущенно оглядывало сплавщиков – кособоко висела рука потерпевшего, заточенная в деревянные лубки, толстая повязка стягивала лоб, но не было на лице Несчастья ни жалобы, ни злости, ни мстительной ненависти. Одного хотел этот маленький человек: бежать из каюты, не глядеть на сплавщиков, не опознавать того, кто должен был пойти под суд.