Сказание о Маман-бие
Шрифт:
Так это ты прибрал к рукам первого русского императора? Сарь Пётыр твой сарь?
Маман растерянно улыбался, не зная, как спросить: он это или не он?
Нет, нет, — сказал Митрий-туре, — то был прапорщик Муравин, геодезист. А я Гладышев.
— Кто такой гед…зис?
— Человек, который измеряет землю.
— Пушкой?
— Чем, чем? — спросил Гладышев, откровенно озадаченный, потом догадплся, что за пушка, и рассмеялся. — Нет, пушкой мы, военные. Например, я.
Маман с сомненьем покачал головой. Гладышев присмотрелся к нему, словно разгадывая,
— По сути у нас общие дела. За нами обоими, коли об том разговор, числится одна заслуга… Мы вместе, я и Муравин, дважды ходили в Хиву и открыли древний город Жанакент. Вернее сказать — руины. Маман удивился.
— Это всем известно. Что значит — открыли?
— Открыли — значит доказательно поведали об этом миру. Вот и стало всем известно. Казахи, например, считают, что жители из сего города были изгнаны некогда змеями…
(Несколько лет спусти открытие Гладышева и Муравина и другие подобные дела увековечит в своей книге первый русский член-корреспондент императорской Академии наук Петр Иванович Рычков, позднее прозванный оренбургским Ломоносовым; в молодости он служил в Оренбургской экспедиции под начальством Ивана Кириллова и Василия Татищева, питомцев Петра. Рычкова читал и цитировал Пушкин…)
— Я знал, что вы не такой военный, — сказал Маман. — Вы из тех, который хитрей.
— Час от часу не легче. Откуда ты взял?
— Сказали…
— Неужели Муравин? Не может быть.
— Сказал верный человек, Бородин-ага. Гладышев поднял брови.
— Вот как? Бородин-а г а? Этим все сказано. Из пленных, конечно? Это уж не тот ли купчина, который в одиночку собрался в Индию? Видеть — не имел чести, слыхал в Оренбурге… Шалая голова! Длинный язык! Человек без узды…
Толмач замялся было, и Гладышев строго заметил ему:
— Переводи все как есть.
— Нет, не ша-лай… Он дети сарь Пётыр, — сказал Маман по-русски.
Гладышев с улыбкой коснулся своих густых коротких усов.
— Браво, сударь мой… браво! Теперь мне нет нужды спрашивать, кто отпустил пленных. И что же тебе за это было? Я вижу, ты в чести…
— Хотели побить камнями.
— Полный резон! Так я и полагал. Дикость библейская.
Маман опять покачал головой, не соглашаясь:
— Такой закон. У вас тоже так.
— Боже упаси! Азиатчина…
— А Бородин-ага говорил: один старый солдат ударил жузбасы… Его побили. Неправда? Гладышев тяжело вздохнул.
— М-да… Жузбасы… Сотник, что ли? У нас, видишь ли, не камнями, палками… Правда, сударь мой, правда.
И Митрий-туре крепко обнял Мамана за плечи, как обнимал, бывало, Бородин. Ушел словно бы рассерженный.
Во вторую встречу Гладышев на глазах у всех подал Маману руку, в третью — позвал с собой пить чай. И принялся Маман спрашивать, он это любил. Почему Гладышев отвечал? Его друзья усматривали тут умысел, достаточно прозрачный, и не могли поверить, что беседовать с этим оригиналом, инородцем, будто бы интересно. Впрочем, поручик Гладышев и сам был порядочным оригиналом, как прапорщик Муравин.
— Абулхаира вы любите, нас пет. Почему? — спрашивал Маман.
— Пытаешь меня как лазутчик Абулхаира… — отвечал Гладышев.
Но Маману не хотелось шутить.
— Прощаете вы ему разбой над нами! Четырежды грабил, последний раз — нонешним летом…
— Четырежды? Не больше?
— Вы тоже ведете счет?
— Не все так просто, сударь, не все так просто. Бьют вас — именем хана Абулхаира, а сам хан — зубами скрипит да облизывается.
— Как так? Гладышев отставил пиалу.
— Кто такой Карасакал — знаешь?
— Нет.
— А зря. Вам это надо знать. Бежал из башкирских земель, скрывается п Среднем жузе. И у хана Абулхаира и у русских властей с ним счеты. Но там, в диких степях, его не словишь, как в море пирата. А вы для него — легкая добыча. Он вас грабит, он!
Маман задумался. Гладышев продолжал:
— А кто такой Султанмурат — вам известно?
— Неизвестно.
— Ошибаешься. Твоему отцу это имя очи застило. Тоже из башкир и тоже укрылся от уфимских властей в Среднем жузе. Ныне он хан Верхних Каракалпаков.
Твой отец надрывается, тянет их в русскую сторону. А Султанмурат — в сторону джунгарскую. Я самолично кропал донесение в Коллегию иностранных дел, что Султанмурат отдал своего сына в аманаты Голден-Це-рену в знак рабской покорности. Подписал мою бумагу Иван Иванович Неплюев! Все понял?
— Все понял, — ответил Маман.
— Между тем Голден-Церен не унимается — шлет послов и в Малый жуз, к Абулхаиру, требует аманатов. Пришлет и к вам, черным шапкам…
— Мы их убьем, — сказал Маман. Го-су-дарственное решение! — проговорил Гла-
дышев со смехом, не задумываясь и не догадываясь, к чему поведут эти два его слова.
А Маман спросил с невольным сомненьем:
— Вы знаете моего отца?
— Сударь мой, кто ты такой, чтобы задавать этакие вопросы относительно Оразан-батыра! Он русофил известный…
Тогда скажите, Митрий-туре, — проговорил Маман горячо, — почему вы такие сильные, сильней татар, сильней джунгар, если вы всё так знаете… почему вы… за нас не заступитесь, как обещала царица? Еще та царица, у которой был нерусский визирь Бирон… Грамота, говорят, у Гаип-хана в сундуке. Какая в ней сила?
— Ого! А ты язва… Да, Бирона, каналью-курляндца, мы не забыли, не скоро забудем… Не все так просто, сударь, не все так просто. Хочешь ли знать, куда ездил Муравин со своей пушкой из ставки Абулхаира?
— Я знаю!
В таком разе ты знаешь больше, чем я.
— А что, а что я знаю?
Гладышев набил трубку табаком и закурил с видимым удовольствием.
— Не далее как полгода назад Надир-шах персидский пошел войной на наши земли… слыхал?
— Нет.
— Потому и не слыхал! Благодари хана Абулхаира… Надир-шах дошел до Хивы. Нацелился на устье Сырдарьи и Аральское море, как раз на вашего брата. Замахнулся, а не ударил. С чего бы это?