Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Ну, разуй, – с неохотой согласился Демидов. Ему понравился ее глубокий, мягкий голос. А в тоне женщины была еле уловимая насмешка и какое-то сознание превосходства над ним, богатым барином, притом, как в глубине души думалось самому Акинфию, все-таки еще не настоящим барином...
Женщина не очень умело, но осторожно расстегнула пряжки. Он сам помогал ей при этом, неловко наклоняясь с дивана, на котором уселся.
От кафтана и парика он тоже освободился сам. Парик она положила на столе, кафтан бережно повесила
– Садись, садись. Кто тебя сюда прислал ко мне?
– Почем мне знать? Дворецкий идти велел.
– Зовут как?
– Анфисой.
– Девка?
– Вдовица.
– А почему это у тебя синяки на руке?
– Небось сам знаешь. Своих-то прислужниц, поди, тоже плеткой угощаешь?
– Это уж смотря по вине. Баб-то у меня не порют... Гм... За что тебя?
Анфиса вдруг улыбнулась, чуть злорадно.
– За то, что хозяина излупила.
– Как же у тебя на такое смелости хватило?
– Баба я, вот и хватило излупить. А мужиком была бы, не тем бы его еще встретила.
– Чем хозяин тебе не по нраву пришелся?
– Оборотень-то Ревдинский? В гроб ему пора, а тоже полез, немощный... Мокрое рыло... Тьфу, прости господи!
– Знаешь, кто я?
– Знаю. Дворня сказывала, что главный Демидов. Да мне-то что до тебя за дело! Уедешь утром – и слава богу. Хорошо, что у нашего хоть гостей немного. Покамест всех вас наперечет помню, кого вот так встретить-проводить приходилось. Нешто это жизнь? Разве бог так велит? Всех терпела, а хозяина мокрорылого – не смогла. Знала, что мне будет, да подумала – лучше под плеть...
Демидов обнял Анфису, она ответила на поцелуй.
– Отчего меня не поколотишь?
– За что же колотить? Как обнял да поцеловал – сразу видать: за свое дело мужик берется!
Демидов, польщенный, захохотал.
– Стало быть, не всех колотишь?
– Будто не знаешь, что за силу да за сноровку никакая баба мужика не побьет. Ты, видать, силой живешь?
– А ты чем?
– Душой.
– Где она у тебя, душа-то?
– В очах.
– Ну-ка покажи!
Акинфий долго смотрел в глаза Анфисе, но больше не поцеловал.
– Не вижу души.
– Знать, все же чуешь, коли на сей раз не по-медвежьи облапил.
– Загадками говоришь?
– А меня так матушка обучила. Мужику загадка – все одно, что ушат студеной воды на голову. Думаете-то вы тишее нашего.
– Вот как? Помогают, значит, загадки от нашего брата.
– От твоего брата не помогло.
Акинфий опять расхохотался. Кажется, характер интересный попался!
– Родом из каких мест?
– Суздальская.
– Старую веру в лесах прятала?
– Не от хорошей жизни сюда пришла... Вера-то... тут вроде бы и ни при чем... Хоромы у помещика спалила.
– Видать, барин лаской не угодил?
– Солдатчиной
– У кержаков-то как очутилась?
– Они меня приняли. Поначалу одна маялась, да скоро поняла, что в этих местах бабе одной тут нельзя, ежели чуть краше бабы-яги. Узнала кержаков, сказала, что отец-мать староверами были и сама хочу в истинной вере жить. Молодая да работящая, вот и взяли к себе. Богу-то, чай, все одно, сколькими пальцами я крещусь, а двумя-то вроде и сподручнее.
– У кержаков мужики вроде тоже не бессильные?
– Верно. Но тех можно богом от себя отпугивать, коли не любы.
– Боятся бога?
– Которые постарше – те дюже боятся.
– А кто помоложе? Есть ведь и у кержаков удалые парни.
– Так ведь и я сама живая, поди. В жилах-то не вода...
– Скажи, Анфиса, а те хоромы, что спалила, душе твоей в снах не являются? Грех ведь? Барин, поди, горюет?
– Ты лучше спроси, как по мужу мне пришлось горевать. Места себе не находила, все думала, как он, сердечный мой, под пули турецкие пойдет. А как барин на пожаре в одних подштанниках бегал, меня только смех разбирал.
– Доискался он до виновницы?
– Доискиваться стал. Побоялась под пыткой сознаться, вот и убежала.
– А ежели здесь поймают?
– В народе молву слыхивала, будто Демидовы никого не выдают.
– Это про мужиков. Тех бережем.
– Бабы, особливо такие, как я, крепкая, иного мужика стоят. Вон у ревдинского хозяина сколько их для всякой нужды.
– Я наказал брату на волю тебя отпустить. К себе взять хочу.
– В шахту на цепь посадишь?
– Заставлю тебя загадки загадывать. Глядишь, быстрее баб думать обучусь.
– Пристанешь скоро. А еще что со мной делать станешь?
– Как-нибудь на досуге душу твою разгляжу.
– Зачем она тебе? Тебе от бабы другое надобно. Мужики что волки – все по одному следу.
– Где вас, кержачек, держат?
– В амбаре. Под замком. Шестеро нас там.
– Хочу в Тагил тебя взять.
– Там у тебя дом, что ли?
– Дворец. Челяди много. Дурят без присмотру. Сумеешь ли за всеми доглядеть, а кого и скрутить?
– С этим управлюсь. Бабы и девки для меня не в счет – своя масть. А на мужиков силенки хватит, чтобы кое-кому зажечь фонарь под глазом.
– Стало быть, и там в поджигательницы метишь? По привычке? Верно, столкуемся мы с тобой. Мне такие – с руки.
Демидов потянулся и зевнул.
– Ко сну клонит. Пора в постель.
– Давай раздеться помогу.
– Сам разденусь.
– А мне, стало быть, уходить прикажешь, что ли?
– Ночуй здесь. На диване умостишься. Все получше, чем в амбаре.
Демидов кинул ей подушку с постели, разделся и лег. Женщина затихла на диване. Со двора слышнее стал доноситься собачий лай.