Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Почто две-то?
– А как же? По этой под землю воду накачиваем из озера. Вода в земле соль разводит, а из второй рассол в обрат выкачиваем.
– Ловко!
– На погляд вроде просто. А уж каково эти колодцы ладить – беда! Тут, парень, без смекалки не берись. Смекалка для русского человека – струна его жизни. Русь смекалкой живет. Моему слову верь.
Мужик крикнул удившим ребятам:
– Какую приманку карась нынче берет, бесенята?
– На мух ловим, дядя Анисим! После закату они на мух больно охочи.
–
– Да мы их станем коптить в варницах.
– Тогда ко мне приходите. Вот, уж все рыбацкие причуды сызмальства познали! Ведь и тут опять смекалка!
– А лари возле колодцев для какой надобности? – спросил Иванко.
– Сперва сюда, в лари, выкачанный из-под земли рассол сливаем, а уж из них бадейками в чрёны носим. Далеконько! Да вот теперь хозяйка Катерина нам облегчение сделала, дай ей бог здоровья. На дальние варницы стали рассол лошадьми возить. Хозяйка у нас с понятием. Для нее работный люд все же не скот.
– Сейчас рассол не качают?
– Нет. С вечера колодцы водой заправляют, а к утру в них рассол до потребного разжижения доходит... Так ты у нас по плотницкому ремеслу пойдешь? Небось стены городить?
– Не угадал. Ладьи да струги мастерить.
– Ишь ты! А с виду будто приказчик показался.
– Это меня Досифей эдак обрядил.
– Досифей? Неужели он в Кергедане?
– Вместе приплыли на хозяйском струге.
– Досифея мне надо беспременно повидать. Он – моя заступа. С виду будто монах, а на деле разве поймешь! Ты, Иван, за него держись, в обиду не даст. А теперь не обессудь, пойду в варницы. Мне завтра соль из чрёнов сгребать... Наведайся когда, на досуге.
2
Бывший царский воевода боярин Макарий Голованов сидел в трапезной Семена Строганова. Сам хозяин ходил по горнице из угла в угол и внимательно слушал рассказ гостя.
– Вот и поверил государь навету, будто у меня с королем свейским тайный сговор. Бежал я из Москвы, думал тоже, как многие, через границу, в землю свейскую уйти, да вспомнил о твоем отце. Дружили мы с ним некогда, уважение имели друг к дружке. Брату твоему не открылся, ибо слыхал, будто он иных из нас, ежели маловато с собой добра, выдает в царские руки. К примеру сказать, отняв богатство муромского боярина Василия Стрельникова, к царю его связанным послал, а там немедля голову боярину сняли.
– Про это не знаю, – ответил Семен.
– Не дружишь с братом?
– Не жалуем друг друга. Отцовское богатство братскую дружбу рушит.
– Рад тебя, Семен Аникиевич, в глаза повидать. В Москве тебя за главную строгановскую силу почитают. Как Аника Федорович поживает?
– Поглядишь в Конкоре.
– Может, и позабыл меня? Времени прошло немало!
– Батюшка добра не забывает.
– Но, коли он, как говоришь, уже на покое, я ему не нужен. Может, Семен Аникиевич, ты сам меня помощником возьмешь? Али опасаешься?
– Уже успел я важное дело для тебя надумать,
– Людей? Я с собой восемьдесят душ привел. И мужики и бабы на подбор. Покамест в лесах хоронятся, моего зова ждут. Добро кое-какое при них. Чай, из Москвы-то не на недельку я уходил. Знаю, не молод, верно, здесь мне и в могилу лечь.
– Семейство твое где, боярин?
– Остался один, как перст. Все в земле. Только бы братец твой меня царю не выдал. Тот погоню пошлет да и на тебя разгневаться может.
– Об этом не тревожься.
– Костромин не донес бы. Или любой соглядатай тайный.
– Этого молодца на Косьву увезу.
– Меня где укроешь?
– Возле батюшки до поры до времени побудешь.
– Великое на этом спасибо... Люди тебе нужны? Так послушай, что скажу. Дай мне своих верных людей. Разошлю их по Руси, и приведут они тебе дельных мужиков. Приустал народ от Иванова правежа.
– За сие обещание тебе низко кланяюсь.
– С этого дня, Семен Аникиевич, считай меня другом своим и помощником до могилы. Лонись, по осени, в Москве брата твоего Якова видел. Отозвал бы ты его сюда, а то на Москве скоро от хмельного сгорит!
– Знаю. Только сам рассуди, можно ли Строгановым на Москве без глаз и ушей остаться?
– Можно. Царь клевете на Строгановых не поверит.
– Кто знает! Поверил же клевете на тебя?
– Я не Строганов. И притом новгородского рода-племени. Царь Московский нас не жалует.
– Не Строганов, говоришь? Чем хуже? Ты, боярин Макарий, тоже целое царство к Руси пришил.
– Пришить-то пришил, это верно, а вот с кромешниками, с Малютой окаянным, не спелся, в ряд шагать не сумел. Да и Годунову, зятю Малютину, поперек дорожки, видать, стал.
– Чем друг другу помешали?
– Сдается мне, что больно высоко Борис Федорович метит.
– Говоришь как-то непонятно.
– Поживем – увидим. Рановато еще догадки строить, только добра я от нонешних приближенных к царю не жду. С горестью об этом речь веду. Зазорно мне, седому, затравленным волком с родных мест бегать да хорониться от клеветы с ликом, нахлестанным кулаком. Тебе спасибо за выручку, чем смогу, тем и поблагодарю.
Семен пристально посмотрел на Голованова.
– Душно в горнице. Пойдем на волю.
В ночной темноте они постояли на крыльце.
– Какая темень, боярин! – тихо сказал Семен. – Оторопь берет, пока на небо взора не кинешь. Звезды на нем яркие, каленые. Всей Руси они светят. Поглядишь – и на сердце легчает. Верю: никогда, боярин Макарий, ни от какой беды не сгинет Русь!
3
За околицей займища солеваров и кричников в густом пихтаче и сосняке бежит с торопливым говорком речка Студеница. Родится она из лесных ключей и родников. Вода в ней до того холодная, что хлебнешь – сразу зубы заломит.