Сказание об истинно народном контролере
Шрифт:
Наконец чай был готов и разлит по жестяным кружкам, на которых особым способом был выдавлен самолет и надпись «ОСОАВИАХИМ». К чаю у Федора были консервированные военные галеты, которые перед употреблением рекомендовалось на пятнадцать минут замачивать в теплой воде.
— У меня там сухари есть, — вспомнил Павел. Летчик снова сходил к самолету, принес котомку Добрынина.
Когда контролер высыпал сухари из мешочка на стол, оказалось, что два сухаря надкушены.
— Один из них товарищ Калинин кусал, — заметив вопросительный взгляд Федора, ответил Павел.
Два
— Завтра за вами приедет комсомолец Цыбульник на аэросанях, — говорил, фукая на чай, Федор. — Он вам все объяснит… поедете с ним в город Хайбу…
Павел пил чай, кивал и, ощущая в себе присутствие беспокойства, пытался понять его причину. И вдруг понял.
— Товарищ летчик, — повернулся он к Валерию Павловичу. — Там же конь остался, в самолете… Надо бы накормить, согреть немного…
Летчик задумался.
— Да, Валерий Павлович, — обратился к летчику и Федор. — Ты мне это, дров привез?
— О чем речь, Федя! Конечно! И береза, и сосняк! — улыбнулся во все зубы летчик. — А ты сейчас чем топишь?
— Дерном, — ответил Федя. — В самый теплый день посрезал лопатой, землю чуть постриг, потом высушил,, и вот, горит немножко. Хотя запаха никакого…
Добрынин нахмурился, будучи недовольным потому, что про его коня забыли. Нахмурился и уставился на летчика недружественным взглядом. Но летчик был парень хороший, только чуть рассеянный, и по этой самой рассеянности и забыл ответить на вопрос Павла, а как только почувствовал на себе недобрый взгляд — сразу вспомнил в чем дело.
— Да, — закивал, глядя на Добрынина. — Надо коня выгрузить… Счас, только чай допьем…
И действительно, как только допили они чай из симпатичных «осоавиахимовских» кружек, поднялся летчик, кивнул Федору, мол, тоже вставай, поможешь; и вышли они втроем на мороз.
Пройдя несколько метров, Павел снова ощутил щеками холод, но уже не так сильно щемило, да и чай помог разогреться. Так что не очень-то он обратил внимание на суровость северного климата.
У самолета все трое остановились, поразмышляли вслух, как лучше коня вытащить. Ведь если просто вытолкнуть его — может ноги сломать, все-таки не бог весть как высоко, но конь — не человек, к таким прыжкам не приспособлен. Кончилось тем, что вынесли из домика стол, поставили его прямо под выходомлюком, а сами забрались в самолет и общими усилиями подтолкнули коня Григория к выходу. Тут он, может быть, из-за морозного воздуха, упрямился минут десять, но все-таки в конце концов спрыгнул на стол, пробив в его поверхности одним копытом дырку, а уже со стола и на землю. И сразу закрутился, замотал головой огромной, заржал.
— Видать, холодно ему, — взволнованно сказал Павел и, схватив Григория под уздцы, повел в дом. Следом Федор и летчик внесли поврежденный стол. В этот раз Павлу показалось, что в домике, пока они отсутствовали, стало холоднее. Он хотел коня заставить улечься под свободной стеной, но конь наотрез отказывался, и тогда Добрынин махнул рукой.
Федор сходил за дерном и принес его целую груду. Сушился дерн на наружной стороне дома на гвоздях,
Буржуйка радостно зашипела, получив топливную подкормку. А Павел, оставив коня в покое, взял кастрюльку, набрал-наскреб за домом снега, и, вернувшись, поставил кастрюльку у печки. Растопится снег — конь воды напьется.
— Может, сразу и дрова выгрузим? — предложил Федору летчик.
— Та чего спешить! Ты ж еще несколько дней пробудешь! — ответил на это Федор.
Выпили еще чая, потом Федор подошел к стоящей в углу на тумбочке аппаратуре, что-то там сделал, и в комнате раздался писк.
— Это что там? — поинтересовался народный контролер.
— Радиостанция! — горделиво ответил хозяин домика. — Надо ж радировать, что вы долетели!
— В Москву? Товарищу Калинину? — обрадовался Добрынин. — А привет от меня передать можно?
— Нет, — замотал головой Федор. — У нас тут субординация… Я буду радировать в Хулайбу, это город ближний, километров триста отсюда, оттуда прорадируют в Якутск, оттуда в Хабаровск, из Хабаровска в Москву, а уже из Москвы — в Кремль. Вот!
— Можно и прямо в Москву, — сказал, заметив, что Добрынин чуть погрустнел, летчик. — Только не положено, могут за это Федю с работы снять.
— А-а-а, понятно, — протянул Павел. Значит, порядок такой.
— Да, — кивнул Федор. — Порядок. — И в подтверждение этого развел руками.
Потом он уселся на табурет перед радиостанцией, настраивал ее, крутя какую-то черную штучку то влево, то вправо, потом надел наушники, и разнеслась по всей комнате музыка Морзе — даже конь Григорий запрядал ушами, не понимая этих звуков.
Добрынин завороженно следил за Федором, а Валерий Палыч с интересом наблюдал за народным контролером, который подкупал летчика своей простотой и такой несвойственной для этой простоты должностью.
На улице начинало темнеть.
Федор, сняв с головы наушники, опустил их на поверхность радиостанции. Был он чем-то расстроен.
— Что там? — спросил летчик.
— Да все нормально, передал, — отмахнулся Федор. — Просил Полторанина, чтобы он мне что-нибудь из свежих газет прорадировал, а ему Кривицкий не разрешил!
— Да-а, — сочувственно промычал летчик; потом подошел к окну. — Темнеет уже… А я-то опять забыл тебе газеты привезти.
— А здесь когда светает? — спросил Добрынин. И летчик, и Федя посмотрели на него с некоторой малозаметной ухмылкой.
— Месяцев через пять-шесть, — спокойно произнес Федор.
.
— Что?! — вырвалось у контролера. — Как это?!
— Полярная ночь, — значительно произнес летчик. — Здесь все длиннее, и ночь, и день.
— Так это что, теперь полгода темно будет?! — переспросил Павел.
— Да, — кивнул летчик. — Есть, кажется, планы поставить тут мощные электростанции для ночного освещения советского Заполярья, но это намечено только на седьмую пятилетку.
— Эт нескоро… — согласился народный контролер. Заметив, что вода в кастрюльке растаяла, он взял эту кастрюльку и поставил прямо под мордой коня. Григорий наклонился, стал жадно пить.