Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь
Шрифт:
– Такоже! Такоже! – подтвердил Данило.
– Не сидели бы в застолье, барин, кабы не дали Акулину, – подвел итог Третьяк. – Три ночи думали так и эдак. Сна лишились. А верижники с ружьями обложили все наше становище. Жди огня-пламя! Зело борзо!
– Такоже. Такоже, – кивал Данило.
– Надумали тогда: стерпеть, и Микулу выбрали, чтоб помог вязать Акулину, яко блудницу и нечестивку.
Лопарев отодвинул кубок вина…
– Суди сам, барин, – продолжал Третьяк, – в нашем Юсковом становище – шестеро каторжных, беглых. А всего в общине за пятьдесят
Лопарев подумал: многих бы заковали в кандалы!.. Ну а сам он разве не беглый каторжник?
Неспроста Ефимия удержала его в ту ночь возле телеги, не дала ввязаться в судное моленье. И что бы он мог сделать, Лопарев, одни против сотен фанатиков?
«Четвертым гореть тогда!..»
И спросил про Ефимию: где она сейчас?
Третьяк подумал, прищурился:
– И я не зрил благостную на всенощном моленье, зело борзо!
– Не было, не было, – сказал Данило.
Михайла-вдовец угрюмо заметил:
– Может, на костылях висит?
Третьяк вздрогнул и выпрямился:
– Спаси Христос!
Данило тоже перекрестился.
– Бабы, идите отсель! Живо!
Бабы тотчас ушли из избы.
Лопарев поинтересовался: что еще за костыли?
– Филаретовы, – ответил Третьяк. – В избе у него в стене костыли набиты, во какие. К тем костылям веревками привязывают еретика, когда тайный спрос вершат апостолы Филаретовы. Ох-хо-хо!
Лопарев вспыхнул:
– Кто дал право Филарету вершить подобные судные спросы?
– Тихо, Александра, тихо! – урезонил Третьяк. – Экий порядок с Поморья тащим. Филарет-то – духовник собора!.. И апостолов из пустынников набрал, чтоб держать крепость веры. И всю общину в страхе держит – не пискни, огнем сожгут. Может, порушим ишшо крепость Филаретову. Потому: Сибирь – не Поморье!
Данило Юсков перепугался, замахал руками:
– Негоже, негоже, Третьяк! Филаретушка – святитель наш многомилостивый!..
– Чаво там! – отмахнулся Третьяк. – С Александрой толковать можно в открытую, зело борзо. Не из верижников!
– Один Бог ведает.
Лопарев заверил, что с ним можно говорить в открытую, и что он не принимает крепость, и даже готов высказать это на собрании общинников, чтоб укоротить руки Филарета.
– До рук далеко, Александра, – вздохнул Третьяк. – Дай до Енисея доползти, а там…
Третьяк недосказал, что будет «там», но Лопарев догадался и, вспомнив разговор с Филаретом про Ефимию, сказал о нем. Все слушали внимательно.
– Беда, должно, беда! – охнул Данило. – Филаретушка и сына свово Мокея потому отправил на Енисей, чтоб извести благостную!..
– За что извести? За что? – не понимал Лопарев.
Третьяк выпил вина, попросил Семена наполнить кубки, а тогда пояснил:
– Сказ короткий, Александра. Филаретушка чует, как земля
– Но при чем же здесь Ефимия?
Третьяк помигал на Лопарева, удивился:
– Али не говорила Ефимия, как ее в Поморье еретичкой объявили и на пытку в собор вели?
– Так ведь это же было в Поморье!
– Много надо сказывать, Александра, – покачал головой Третьяк. – Тут ведь какая тайна? Мокей-то, сын Филаретов, силища невиданная, зело борзо! За Ефимию он и самому Филарету башку оторвет.
– Такоже, – кивнул Данило.
– Вот и нашла коса на камень. Порешить Ефимию – порешить Мокея. А тут еще в Поморье заявилось царское войско, не до Ефимии!.. Филипповцы пожгли себя, а Филарет с общиной в побег ударились, и мы с ними. Едем вот, зело борзо!.. Тут и пронюхал Филаретушка, что в Юсковском становище нету для него опоры, а поруха будет. Мало того: Ефимия в самом становище духовника – совсем беда. Знали мы: кабы Акулина на тайном спросе, когда висела на костылях, назвала Ефимию как искусительницу, не жить бы Ефимии!.. Да мы наказали: смерть прими, а благостную, которая ребенка твово приняла да сокрыла, что он шестипалый, вздохом не почерни!
– Такоже. Такоже, – кудахтал захмелевший Данило. – Благостную оборони Бог хулить.
Лопарев задумался. Что-то тяжкое, тревожное прищемило сердце.
– Не может быть! Не может быть! – проговорил он, сжимая голову ладонями. – За что? За что?
Третьяк согласился:
– Нету никакой провинности! Чиста, как слеза Христова. Присоветую тебе так, Александра, объявись верижником да возьми себе в тягость ружье.
Семен, почтительно молчавший, когда говорили старшие, робко сообщил, что видел Ефимию вчера, до того как на всенощное моленье вышла община.
– За травами собиралась будто.
Третьяк повеселел:
– К вечеру, может, возвернется. Подождем. На всенощное моленье Филарет мог и не пустить ее. На судное моленье не пустил же.
Лопарев тоже успокоился. Не так просто повязать Ефимию! И решится ли Филарет скрутить единственную лекаршу общины да выставить на судный спрос? И ко всему – Юсковы. Стерпят ли они второе душегубство или возьмутся за рогатины и ружья?
III
Из становища Юсковых Лопарева пошел провожать белобрысый парень Семен. Неспроста тоже. Мужики не хотели показываться с Лопаревым на виду всей общины.
Еще в застолье Лопарев пригляделся к Семену: парень бравый, румяный, косая сажень в плечах. Золотистый пушок покрыл его губу и чуть припушил щеки. Не зря, может, старец Филарет обмолвился, что Ефимия совращала несмышленыша Юскова. Да какой же он несмышленыш?
– Который тебе год, Семен?
– Осьмнадцатый миновал, барин.
– Бороды еще нет.
– Будет, барин. От бороды, как от подружии, не отвяжешься.
– Грамотен?
– Читать и писать сподобился.
– Где же ты учился?