СКАЖИ “GOODBYE”
Шрифт:
– Риночка, если тебе нужна натурщица, то я готова посидеть для тебя. Мне только надо заранее знать, когда.
А Рина её спросила:
– А может, сделаем твой портрет? Такой настоящий, по всей форме?
Сашка обрадовалась, что может быть полезной.
– Отлично!
– Я недорого возьму. У меня вот недавно…
– Ой, нет, Ринуль, к огромному моему сожалению, заказывать портреты мне сейчас не по карману. Я просто думала, если тебе нужно, то тогда я готова завещать себя при жизни твоему искусству.
– А-а! Спасибо, Сашенька, но и мне сейчас натурщица не по карману.
– Риночка, ну ты что, смеешься, ну какие между нами счеты!
– Сашка даже руками всплеснула.
– Я же по-дружески, совершенно бескорыстно! Вот если ты подаришь мне какой-нибудь твой рисунок, или что-нибудь, что захочешь, то у меня будет всегда перед глазами что-нибудь тобой нарисованное. А никаких денег мне не надо!
В конце концов Рина поняла, что Сашка просто хотела ей помочь, и расстались они совсем по-дружески. Сашке было приятно, что среди ее
Сначала Мура сильно переживала, и даже назойливо маячила шальная мысль каким-то образом обратиться с апелляцией к Эфраиму Галеви, главе Моссада, но постепенно успокоилась, и начала даже слегка проникаться величием своей трагической роли.
В оставшиеся до поездки дни она начала вдумчивые дорожные сборы. Делать это надо было с учетом ее нового видения самой себя, не лентяйки, кокетки и обжоры, а бестрепетного наследника легендарного израильского разведчика Эли Коэна. А так же - неподкупного свидетеля своей эпохи, готового исследовать самые удаленные уголки планеты. На практике это означало, что на сей раз она не будет брать 3 три разных мусса для волос, хотя Бог свидетель, волосы не могут лежать как следует, если их не питать, не увлажнять и не придавать им объем. Нельзя забывать, что в этих опасных и далеких от цивилизации местах мало того, что жизни израильского шпиона грозит вполне реальная опасность, но вдобавок еще зачастую не имеется фенов в гостиницах. Дальнейшие жертвы агента израильской разведки, направляющегося в малоразвитую область земного шара с целью изучения и анализа геополитической обстановки, а также срыва сговора двух мусульманских государств, включали в себя добровольное ограничение количества лифчиков: после долгого размышления вместо черного и белого был взят всего один - телесного цвета. Переоценив свои силы, Мурка даже собралась ограничиться только джинсами и зашнурованными ботинками, но, припомнив элегантность женского населения Минска, сложность предстоящей ей миссии, а также присутствие бывшего генерального прокурора, все же засунула в чемодан пару вечерних босоножек, белый брючный костюм и черную шелковую юбку. И все же точащие сомнения в собственной профпригодности не оставляли: «Какой я, к черту, разведчик и военный корреспондент, если не в состоянии жить без крема очистительного, увлажняющего, питательного, крема для глаз, боди лошна и кондишна в придачу?» Единственное малодушное утешение черпалось в том, что в образах Маты Хари и Марты Гельхорн особенно притягательно сочетание женственности и отваги. Так как отваги Мурка в себе испытывала запасы поистине бездонные, её долгом оставалось усилить момент женственности.
В указанный день и час она встретилась со своими попутчиками в аэропорту Бен-Гурион. Делегация состояла из нескольких судей и вышеозначенного бывшего военного прокурора. Что понадобилось им в Азербайджане и какой казус международного судопроизводства они призваны там разрешить, не афишировалось, но Мурка сразу решила проникнуть в эту тайну. Естественно, делегацию опекали какие-то Максимовы коллеги и израильские офицеры безопасности. На первом же рейсе, на Москву, все перезнакомились, и как обычно возникла атмосфера товарищества и веселья. Даже Мурка отвлеклась от всех неприятных мыслей. Кто-то из израильтян приволок с собой такое полезное пособие по Азербайджану, как изданная на иврите в 50-х годах книжка «Баку - город нефти», и все были убеждены в бездонности Муркиных познаний во всем, что касалось бывшей советской республики. Спутники девушке понравились, особенно бывший военный прокурор, который, хоть был уже генералом в отставке, но сохранил и стать и молодецкую военную выправку. Настроение не портило даже то, что он был безнадежно женатым, и назойливо демонстрировал всем попутчикам фотографии своих детей. Среди остальных судейских выделялась пикантная маленькая женщина-судья, которая вела громкий судебный процесс над родителями-садистами, широко освещавшийся в израильской прессе. Муру в который раз удивило, насколько проще и доступнее во плоти те личности, о которых читаешь в газетах. Женщина-судья, сразу предложившая называть её просто Юдит, оказалась хохотушкой и кокеткой, и явно изо всех сил хотела нравиться всему мужскому составу делегации, что ей в общем-то и удавалось, несмотря на ее явные, и на взгляд Мурки, малопростительные полвека. Прокурор много смеялся, хохмил, рассказывал о различных военных приключениях. Мурке было трудно совместить это с его основополагающими выступлениями за строгое соблюдение законности при допросах террористов, с его председательством на суде убийцы Рабина. Мурка понимала, что при молодой красивой женщине мужчины раскрываются совсем неожиданными сторонами, весьма далекими от своего общественного облика. Конечно, у всех есть различные ипостаси, стоит только представить себе, какими выглядят великие мира сего перед своими урологами или дантистами… «Один только Шимон Перес умудряется не уронить своей репутации при личном с ним знакомстве, - подумала Мурка.
– Остается таким же замороженным сухарем». Ей хотелось, чтобы прославленные и знаменитые общались с ней, как с равной, но она понимала, что в этом деле ей главным образом способствует осеняющий ее ореол уважаемой газеты, и только во вторую очередь ее красивый фас и профиль.
В Москве делегация остановилась на один день, и в их честь
Путешественников вселили в «Хайят» - роскошную гостиницу, существовавшую, по-видимому, только для иностранцев силами самих иностранцев. Персонал был англоязычным, и вообще гостиница являлась оазисом западного сервиса и комфорта, что было плохо, потому что Муркино сердце жаждало оригинальности и восточного колорита. Но, оглядевшись, путешественница решила, что все это очень может сойти за, скажем, английский клуб в Индии или Египте времен колониализма: пальмы, разрисованные керамики, гулкие шаги прислуги, вентиляторы, прохлада и полумрак огромных залов, жужжание мух, резные двери и за ними яркая жаркая пыльная улица с кривой щербатой мостовой.
В первый же день израильтян свозили во все еврейские общины Баку, от ашкеназских до сефардских, где на всех главных должностях уже самоотверженно заправляли иностранные евреи, явно считавшие, что вывоз старинных книг и предметов культа вверенных им общин, и дальнейшая их перепродажа в Израиле и Америке втридорога и составляют их долг спасения еврейских ценностей. По пути делегация проехала мимо огромного здания Иранского Банка, и Мурка прищурилась на него, как на врага. А потом микроавтобус привез израильтян на военное кладбище.
Во время своей военной службы Мура не участвовала лично в боевых действиях. В тот единственный раз, когда она попала под обстрел, она была уже корреспондентом «Га-Ама». Сопровождая очередных американских спонсоров, она полетела на ливанскую границу в городок Кирьят-Шмона, который в очередной раз бомбила Хизбалла. Американцев норовили возить под взрывы, если выпадала такая оказия, так как это весьма способствовало их готовности жертвовать на амбулансы и детские сады. Пока в школьном актовом зале звучали пламенные речи о мировой еврейской солидарности, Мурку неуместная нужда погнала в туалет. В этот момент начались сирены и вслед за ними звуки взрывов. Все спустились в бомбоубежище, кроме нее, бедолаги. До сих пор ей помнился унизительный страх позорной гибели в сортире, со спущенными трусиками. Но на военных кладбищах Муре, к сожалению, случалось бывать и в Израиле, и все же здешнее было непохожим. Ужасали заранее выкопанные, еще пустые, ждущие трупов могилы. Мура не привыкла видеть фотографии на памятниках, и вид молодых лиц ребят, захороненных совсем недавно, бил прямо в сердце. У многих холмиков сидели женщины в темных одеждах. «Матери… - испугалась Мурка.
– Какое счастье, что у нас теперь тихо».
В Старом городе они долго блуждали среди множества магазинов ковров и минаретов, за которыми открывался вид на грязную бухту Каспийского моря, полную танкеров. В отдалении от моря тянулись бесконечные кошмарные районы советских новостроек. Сопровождающие завели группу в антикварную лавку, и пока израильтяне хватали Муру за рукав и просили ее помочь прицениться к кинжалам, ее глаз упал на старинный серебряный пояс. Старик торговец по-восточному долго повествовал, какая это дивная, уникальная и бесценная вещь. Но он не учел ближневосточной покупательской закалки Муры. В конце концов антиквар убедился, что в его торговле двуязычная Мурка - человек ключевой, и ему не удастся продать ничего никому другому из ее группы, пока он не договорится с ней, и спросил, сколько она даст за сокровище. В Муркиной сумочке оказалось 130 долларов, и она выложила их все на прилавок. Старик-продавец долго недовольно морщился, но в конце концов поверил, что больше денег у нее нет, и протянул ей вожделенный пояс. Он был тяжеленный, с серебряными пластинами, навешанными на кожу, и с неподходящей пряжкой, тоже серебряной, но явно из другого столетия. Счастливая Мурка сразу повесила его себе на бедра, сама поражаясь, как в преддверии своего разведческого провала она способна развлекаться такой ерундой. Ей подумалось, что иногда легкомыслие - поистине спасительное качество. Остальные израильтяне с ее помощью тоже отоварились по сходной цене различными древними раритетами, и довольные, все покатили в ресторан в караван-сарае.
Их посадили за длинные столы под сводами старинных палат, и мужчины-официанты потянулись вереницей, занося в помещение все новые и новые кушанья. Ужин потряс всех изобилием и вкуснотой блюд. Огромные шампуры с бараньим шашлыком, нанизанные вперемежку с луком и чесноком, стояли, как палки вигвама, воткнутые в гигантское блюдо плова, вокруг красовались всевозможные салаты, травы, долма, изюм, абрикосы, каштаны и множество бутылок вина и пива.
Мура сидела рядом с Юдит, с которой они сдружились еще в общественном туалете Новодевичьего кладбища, когда Мура стойко защищала собственным телом открытую кабинку судьи от взглядов московских старушек, возмущенных надменной щепетильностью иностранок.