Скажи изюм
Шрифт:
Сразу за кладбищем начинались неприглядные постройки станции Фрезеровщики. Истинные трущобы. Полуразвалившиеся гаражи, забытые склады, скособоченные колья заборов. На одном из поворотов увидели вдоль бетонной трубы лозунг мазутом «Долой коммунистов!». В этих джунглях они поворачивали немало, пока не подошли к кирпичному строению, похожему на старинный волжский амбар. Железная ржавая дверь, большой висячий замок. Уместней вряд ли сыщешь – на стене частично обвалившаяся звезда Осоавиахима, винтовка и противогаз. У Раскладушкина оказался ключ, он снял замок и отложил чеку.
– Проходите за мной, Макс, не смущайтесь. Это часовня Святого Николая.
Зажглась пыльная лампочка под сводчатым высоким потолком. Образа, как ни
В ответ Вадим Раскладушкин сдул пыль с какой-то тумбочки и выщелучил из ящика коробку папирос «Северная Пальмира». Сейчас таких не курят, а ведь неплохой табак. Огородников затянулся. Здесь все в общем-то так или иначе относится к Тридцатым, не так ли?
– Тридцатые и Сороковые, насколько я понимаю, – задумчиво сказал Вадим Раскладушкин. – Вот, извольте, патефон. Пластинка, кажется, относится к тому периоду, что столь неуклюже назван Второй мировой войной.
Заскрипело и запело. «Вспомню я пехоту, и вторую роту, и тебя за то, что дал мне закурить…» Вадим провел Максима дальше внутрь часовни-склада. В углу неожиданно обнаружился хоть и продавленный, но удобный кожаный диван. Таким вещам сейчас цены нет. Пригоден для всего, даже для любовных утех.
– О да, – подтвердил Раскладушкин. – Собственно говоря, это как раз и есть заднее сиденье с лимузина «Паккард» образца 1936 года.
Он еще несколько раз надувал щеки, сдувал пыль с некоторых предметов вокруг дивана. В разных ракурсах и плоскостях открылись некоторые лики, в том числе бесстрастные черты того, чье имя носил сей каменный мешок, покровителя моряков Святого Николая. Под ним Вадим Раскладушкин поставил негасимый, на батарейке, фонарик. Потом он, будто больного, усадил Огородникова на кожаном диване.
– Вот здесь, Макс, вам нужно отсидеться.
Что делать-то мне, взмолился Огородников, молиться, что ли?… Он брал Раскладушкина за сильную белую руку. Вадим, не сразу уходи!
– Молитесь, если хотите, – сказал Раскладушкин и положил руку на голову Огородникову. – А не хотите, не молитесь. Увы, мне надо идти…
Огородникова снова стали продирать приступы рыданий. Ой, подожди, дружок, не оставляй! Видишь, огромное истечение влаги из глаз началось у меня. Бесповоротное излияние слезы.
– Это, пожалуй, хорошо, – сказал Раскладушкин. – Из всех человеческих влаг слеза, как говорят, ближе всего к корням души. То есть слеза, как иные тут считают, входит в состав мирового океана. Речь идет, по мнению определенных кругов, не об океане бурь и борьбы, а об океане греха и горя.
С этими словами он снял руку с головы Огородникова и удалился. Слышно было, как он закладывает снаружи чеку и навешивает замок. Огородников закрыл мокрое лицо ладонями и позволил слезе бурно катиться меж пальцев в сопровождении пузырьков, вызванных одновременным исходом слюны и сопли. Он молился с дикостью, присущей всякому человеку, получившему советское воспитание.
Господь Создатель, Более Правый,и ты, Блаженный Николай,провижу я, как встанут травынад нашим пеплом и золой.ЛовилII
К тому времени, когда Вадим Раскладушкин покинул часовню Святого Николая, в округе было уже темно. Неподалеку по стенам и низким крышам бараков проплывали фары сыскного автомобиля. Раскладушкин вышел на завиток шоссе и поднял руку. Сыскная тут же остановилась. Подбросишь до электрички, Володя? Об чем разговор, садись, Вадим!
Сканщин в машине был один. Он ехал медленно и сокрушенно мотал головой, явно хотелось человеку чем-то важным с попутчиком поделиться. Прямо беда, Вадим, всякую надежду уже потерял найти Огорода, а найти надо, живым или мертвым.