Скажи миру – «нет!»
Шрифт:
– Я понял, – тихо ответил Йенс. – Тогда учи их фехтовать.
Начинаетсяплач гитары.Разбиваетсячаша утра.Начинаетсяплач гитары.О, не жди от неемолчанья,не проси у неемолчанья!Неустанногитара плачет,как вода по каналам – плачет,как ветра под снегами –ответил я, улыбаясь,
– Но след их озерный светел.И тополя уходят,Но нам оставляют ветер.И ветер утихнет скоро,Обтянутый черным крепом,Но ветер оставит эхо,Плывущее вниз по рекам.А мир светлячков нахлынет —И прошлое в нем потонет,И крохотное сердечкоРаскроется на ладони…– Ты знаешь Гарсиа Лорку?! – обрадовался Йенс.
– Я вообще люблю стихи, – признался я.
Йенс поднялся и гибко потянулся:
– Пойду искупаюсь… Пошли?
– Я не умею плавать, – признался я.
Немец наставительно сказал:
– Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?
Я посмотрел на лежащую поперек Волги золотую дорожку.
– Пошли.
Что помню, то помню, хотя и не знаю,В чем суть всего, если только сутьНе связана с необходимостью прошлоеСделать опять настоящим.ПомнюЖелание войти в ночное озеро и выгребатьК дальней луне. Помню белое пламяУ темной норы перед тем, как взглянулВ высокое небо, знойно дрожащее в мареве белизны.И еще иногда —на рассвете обычно —я вспоминаю крики в горах.Но все, что могу, – это быть очевидцем.Костер еще не прогорел – угли давали самый хороший жар, пень не переставал постреливать струйками пламени, похожий на раскоряченного черного осьминога. И наши, и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижавшись друг к другу.
– Часовых не поставили, – сказал я. Йенс не успел ответить, мы увидели Андрюшку Соколова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…
А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.
Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у нее была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы подошли, она только посмотрела из-под спутанных волос – и снова уставилась в угли.
Йенс молча обогнул костер и улегся где-то среди своих, я сразу перестал его различать, да и забыл о нем, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюшкой и молча начал разуваться.
– Поешь, – тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белесым жиром,
– Я потом расскажу всем, Тань, – пообещал я и занялся шашлыком.
Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не было неприятно.
– Я очень за тебя испугалась, – сказала она. – Я так испугалась. Ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась.
– Надо привыкать, Тань. – Я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-рыжими язычками. – Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.
– Всю ночь протрепались, – укоризненно сказала она. – У тебя же есть часы, видел же, который час! – и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.
Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу – в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный черный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…
– Ты сама-то ела? – все еще улыбаясь, спросил я.
Танюшка закивала:
– Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.
– Тань, – я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, – ты меня ждала? – Она наклонила голову. – Спасибо, – еле слышно добавил я.
– Вместе укроемся, – проговорила она, снимая куртку. – Вот, Сережка позаботился.
Я не понял, услышала ли она мое «спасибо»…
…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.
– Спи, Танюшк, – неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворенно вздохнула.
А я подумал, что спать не буду – я и не устал вроде, и совсем не хочу.
Только вот думал я все это уже во сне.
– Куда пойдете?
Немцы уже уходили по тропинке – головами все еще в тумане, над чем я хотел пошутить, но сообразил, что Йенс не поймет. Поэтому спросил то, что спросил.
– Пойдем в Сибирь, – сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. – Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?
– Пока не решил, – ответил я, пожимая ему руку первым. Он задержал мои пальцы:
– Так пойдемте с нами?
– Нет, – отказался я с сожалением. – Спасибо, конечно, но… нет.
– Как знаете. – Он сильно тряхнул мою руку и широким шагом отправился догонять своих. Потом остановился, обернулся, крикнул: – Увидимся еще! Время будет – увидимся!
Я махнул рукой. И, повернувшись к своим, улыбнулся им, стоящим какой-то печальной стеночкой шагах в двадцати.
– Ребята, – сказал я, – надо серьезно поговорить. Обо всем сразу.
Все закивали, хотя тему я сформулировал крайне расплывчато. Но мы толпой потянулись на место нашей стоянки.
– Душевные люди, – оценил немцев Саня. Остальные молчали. Странно, но почему-то после моих слов на всех накатило серьезное настроение с размышлениями о своей будущности.
Танюшка держалась рядом со мной. Искоса посматривала – иронично и в то же время задумчиво. Потом сказала:
– Никогда не думала, что мне доведется зашивать куртку князю… Княже, а что-нибудь еще зашить не надо? Али постирать?
– А что, откажешься? – спросил я.
Танька свела брови, честно обдумывая вопрос. Потом призналась:
– Постираю с удовольствием… А то я, кстати, не стирала! Но сейчас-то – добавочная честь! Не кого-нибудь обстирывать, а князя!
– Из грязи в князи, – буркнул я.