Скажи пчелам, что меня больше нет
Шрифт:
– Дай-ка письмо. – Откашлявшись, я прислонилась спиной к кровати. – Не знаю, о чем там говорится, однако ты должен его прочесть. Есть вещи, через которые просто нужно пройти.
– Как же я его прочту? – Он беспомощно усмехнулся. – Здесь слишком темно.
– Схожу в хирургическую за свечой, – сказала я, поднимаясь. Тело затекло от долгого сидения в одной позе, и я не сразу обрела равновесие. – На столе есть вода. Выпей немного и залезай в кровать. Я скоро приду.
Я спустилась по лестнице в мрачной решимости, какая овладевает человеком в безнадежных ситуациях, и вскоре вновь поднялась со свечой в руке. Теплое пламя мягко освещало шероховатые ступени, отбрасывая на них тень.
Конечно же, Марсали не винила его в смерти Анри-Кристиана. Но Жермен был прав: глядя на старшего
Возможно, теперь он думает, что мать больше никогда не захочет его видеть, и решила сообщить об этом в письме.
– Бедняжки, – прошептала я, имея в виду Жермена, Анри-Кристиана и их мать. Я не сомневалась – почти, – что у Марсали и в мыслях не было ничего подобного. Однако прекрасно понимала, как ему страшно.
Жермен сидел на краешке постели, обхватив колени руками, и смотрел на меня огромными, потемневшими от тоски глазами. Письмо лежало неподалеку. Я взяла его, села рядом и открыла. Затем предложила Жермену прочесть первым – он покачал головой.
– Ну хорошо, – сказала я и, откашлявшись, начала: – Mon cher petit ami…
На этом месте я остановилась от удивления, а Жермен ощутимо напрягся.
– Ох… – выдохнул он еле слышно.
Я тоже невольно охнула, вспомнив эти слова, и у меня отлегло от сердца. Mon cher petit ami – так Марсали называла старшего сына, когда он был совсем малышом, еще до рождения девочек.
Значит, все хорошо.
– Что там дальше, бабуля? Что она пишет?
Немного успокоившись, Жермен прижался ко мне, сгорая от нетерпения.
– Может, сам прочтешь? – с улыбкой спросила я, протягивая письмо.
Внук яростно помотал головой, тряхнув светлыми волосами.
– Нет, лучше ты, – хрипло попросил он. – Пожалуйста, бабуля!
Mon cher petit ami,
Мы только что переехали в новый дом, но он никогда не станет по-настоящему родным, пока ты не вернешься.
Твои сестры ужасно по тебе скучают (они шлют свои локоны – поясняю на случай, если ты не понял, что за странные космы вложены в письмо, – девочки боятся, что ты уже забыл, как они выглядят. Светло-каштановый локон – Джоани, темно-каштановый – Фелисити. Рыжие волоски принадлежат коту), а папа ждет не дождется, когда ты приедешь и будешь ему помогать.
Он запрещает девочкам разносить газеты и листовки по тавернам – а они очень хотят!
Еще у тебя появились два братика, которые…
– Как два? – Жермен выхватил у меня страницу и поднес как можно ближе к свече, рискуя опалить бумагу. – Она сказала два?
– Да! – Я и сама была приятно ошарашена и вместе с внуком склонилась над письмом. – Дальше читай сам!
Он расправил плечи, сглотнул и продолжил:
Представь себе наше удивление! Если честно, я ужасно беспокоилась: каким родится новый ребенок? С одной стороны, мне хотелось, чтобы он был похож на Анри-Кристиана – словно твой брат к нам вернулся, – хотя, конечно, это невозможно. С другой стороны, я боялась, что малыш тоже будет карликом – возможно, бабушка говорила тебе, что таким людям приходится несладко. Анри-Кристиан несколько раз чуть не умер в младенчестве, а папа рассказывал мне о детях-карликах, которых он давным-давно встречал в Париже, – большинство из них прожили совсем недолго.
Однако новый ребенок – это всегда сюрприз и чудо; он не соответствует твоим ожиданиям. Когда родился ты, я была так очарована, что часами сидела у твоей колыбели и смотрела, как ты спишь. Даже свечу не гасила – ждала, пока она сама догорит, – чтобы темнота не мешала мне тобой любоваться.
Сначала
Папа и я с ними согласны (Жермен одобрительно закивал), поэтому одного из твоих братиков зовут Александр, а другого – Шарль-Клэр…
– Как-как? – не поверила я своим ушам. – Шарль-Клэр?
– В честь твоих дедули и бабули, – прочел Жермен и взглянул на меня с сияющей улыбкой.
– Читай дальше, – сказала я и легонько ткнула его локтем в бок. Он кивнул и вновь повернулся к письму, отыскивая пальцем нужную строчку.
– Так что… – его голос на мгновение дрогнул. – Так что, – повторил он, – пожалуйста, mon cher fils [56] , возвращайся домой. Я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты опять был с нами – тогда новый дом станет наконец родным.
56
Дорогой сынок (фр.).
С неизменной любовью… – Жермен плотно сжал губы; в устремленных на письмо глазах стояли слезы. – Maman [57] , – шепотом дочитал он и прижал письмо к сердцу.
Прошел еще час, прежде чем удалось уложить детей – включая Жермена – и я вновь оказалась в нашей «воздушной» спальне, на этот раз с Джейми. Он стоял в рубашке на краю комнаты, куда не доходил навес, и вглядывался в ночную тьму, пока я высвобождалась из корсета. Наконец я вздохнула с облегчением, когда прохладный ночной бриз коснулся сорочки.
57
Мама (фр.).
– Саксоночка, у тебя тоже звенит в ушах? – с улыбкой повернулся он ко мне. – Давненько я не слышал столько разговоров в таком тесном помещении.
– Угу. – Я подошла и обняла его за талию. Тяжесть прошедшего дня и вечера вмиг улетучилась. – Здесь так тихо. Я даже слышу стрекот сверчков в кустах жимолости за уборной.
Он притворно застонал и опустил подбородок мне на макушку, прижавшись всем телом.
– Не напоминай. Я и наполовину не закончил уборную для хирургической. А если у нас и дальше будут собираться толпы гостей – придется еще до конца месяца рыть дополнительную яму.
– Мы оба знаем, что Роджер с радостью поможет – стоит только попросить, – заметила я. – Но ты упорно не хочешь его привлекать.
– Он все сделает не так, – фыркнул Джейми.
– Неужели для этого нужен особый талант? – поддразнила я. Джейми был неисправимым перфекционистом во всем, что касалось оружия или инструментов – и уж тем более в рытье безупречных ям для уборных. – Помнишь слова Вольтера: «Лучшее – враг хорошего»?
– Le mieux est le mortel ennemi du bien, – процитировал он на французском. – «Лучшее – смертный враг хорошего». Я уверен, что Вольтер в жизни не вырыл ни одной выгребной ямы. Так откуда ему об этом знать? – Джейми расправил плечи и медленно, с наслаждением потянулся. – Господи, как я хочу поскорее лечь.
– Что же тебе мешает?
– Предвкушать удовольствие не менее приятно, чем его испытывать. К тому же я голоден. Здесь найдется какая-нибудь еда?
– Если дети до нее не добрались. – Наклонившись, я пошарила под кроватью и вытащила корзину, которую припрятала еще днем как раз для такого случая. – Сыр и кусок яблочного пирога тебя устроят?
Он издал неопределенный шотландский звук, выражающий одновременно благодарность и глубокое удовлетворение, и сел на кровать, чтобы наброситься на угощение.