Сказители

Шэ Лао

С точки зрения общечеловеческой морали Баоцин не мог не содержать Тюфяка. Все же оба рождены одной матерью, и уже одно это обстоятельство заставляло его нести на себе эту ношу. Однако Тюфяк худо ли, бедно, а некоторую пользу семье все же приносил. Лишь он один мог справиться с женой Баоцина. Характер ее напоминал летний дождик при облачном небе: проявлялся так же внезапно, как и исчезал. Если, бывало, Баоцин не мог с ней совладать, то старший брат всегда знал, как ее утихомирить. Как только она показывала свой норов, Тюфяк немедленно делал то же самое, А когда пререкаются двое, всегда кто-нибудь да уступит. Стоило ей первой засмеяться, как тут же смеялся и Тюфяк. Посмеются оба, и в доме воцарится покой. Тюфяк всегда составлял ей компанию в карты,

пил с ней вино.

У Баоцина были свои причины столь бережно относиться к Сюлянь: она была для него тем деревом, с которого сыпались монеты, А если по совести, то он просто не мог не быть ей благодарным. Она ступила на подмостки и стала зарабатывать им на жизнь, когда ей исполнилось одиннадцать лет. Баоцин всегда опасался, что она может научиться чему-нибудь дурному у других девочек – исполнительниц сказов. Он чувствовал, что с возрастом эта опасность становилась реальной, и от этого волновался еще больше. На подмостках она встречалась со сверстницами, которые продавали не только свое искусство. Он обязан был оберегать ее, воспитывать, но не баловать. Именно поэтому любовь и жалость боролись часто в нем с чувством тревоги и беспокойства. Он подолгу не мог принять решения, как лучше поступить.

Отношение Тюфяка к Сюлянь было совершенно иным. Он вовсе не стремился отблагодарить ее за то, что жил на заработанные ею деньги. Его нисколько не волновало и то, что эта недостойная профессия может привести ее к падению. Он относился к Сюлянь как к родной племяннице. Если ей чего-то хотелось, а брат с женой противились этому, он мог даже объявить им войну. Однако и сам порой портил ей настроение. Если у него не было денег, он мог не удержаться и взять у нее колечко или, что еще хуже, дорогие туфли на высоком каблучке. Брал и продавал. Если Сюлянь не сердилась, он относился к ней с еще большей теплотой и становился более преданным. Если же она ненароком выказывала неудовольствие, лицо его краснело, он переставал ее замечать и успокаивался лишь тогда, когда она приходила к нему просить прощения.

Незадолго до того, как пароход причалил к берегу, телушка Фаи только-только уснула. Так у нее было постоянно. Когда ей нечего было делать, ее обуревали всевозможные идеи. Когда же вдруг появлялось дело, она всегда напивалась так, что толку от нее было мало. Если к моменту ее пробуждения удавалось все уладить, она не произносила ни слова. Если же нет, то она устраивала скандал из-за того, что все делали не так, как она этого хотела.

Отец тетушки Фан тоже был сказителем. Так уж было заведено в их среде, что никто не хотел, чтобы родная дочь занималась тем же ремеслом, и мечтали лишь о том, чтобы она выросла порядочной девушкой да вышла замуж за человека с положением. Сказители нередко предпочитали принять девочку со стороны, обучить ее мастерству сказа с тем, чтобы она могла зарабатывать деньги.

Так-то оно так. Но сама тетушка Фан выросла совсем ие в обстановке добропорядочности. До замужества она занималась тем же, чем занимались девицы, зарабатывавшие хлеб исполнением сказов.

В молодости она была недурна собой. Да и теперь, когда не напивалась, считалась еще достаточно привлекательной. Но стоило выпить вина, как белая нежная кож:а ее овального лица покрывалась красными пятнами и сама она становилась какой-то вульгарной. У нее были красивые глаза, а кое-как схваченные в узелок волосы порой придавали ей трогательно-наивный вид. Невысокого роста, в последние годы она стала слегка сутулиться. Иногда принаряжалась и красилась, обычно же выглядела неряшливо. Все в ней было под стать ее нраву, постоянно менявшемуся и непредсказуемому.

Баоцин не сразу стал сказителем. Он учился ремеслу и любил изредка попеть в свое удовольствие. Решение посвятить себя исполнению сказов пришло позже. Красота будущей жены вскружила ему голову в пору обучения мастерству сказа у ее отца. Позднее, женившись, он стал профессионально петь на сцене.

Тетушка Фан считала, что, раз Сюлянь поет песни под барабан,

хорошим человеком ей уже не стать. Она думала так, потому что сама в молодости насмотрелась на подобных девиц. Сюлянь с возрастом становилась все красивее, и тетушка начинала к ней ревновать. Иногда, напившись, тетушка Фан выговаривала мужу за то, что он якобы не относится к дочери должным образом. Вышедшая из семьи сказителя, она, естественно, считала, что купить или продать девушку ради хоть какой-то выгоды для себя – дело обычное, не стоящее особого внимания. У нее появилось твердое намерение, пока Сюлянь еще не все понимает, срочно продать се в наложницы какому-нибудь богатому человеку. Тетушка знала, что за нее можно было урвать приличную сумму. Тогда она могла бы, взяв часть денег, снова купить семи-восьмилетнюю девочку, обучить ее й снова продать, когда та подрастет. Это была бы неплохая торговая сделка. Не то чтобы тетушка являла собой образчик человека бессердечного, просто она, как говорится, реально смотрела на вещи. В свое время перед ее глазами прошло много девочек, которых продавали из рук в руки, и считалось это в порядке вещей. Опять-таки, если бы Сюлянь купил- человек с достатком, она бы всю жизнь жила при деньгах, ни о чем не думая. Поэтому если иметь в виду Сюлянь, то выходило, что ее продажу никак нельзя было считать делом безнравственным.

Баоцин не соглашался с женой. Не будучи из семьи сказителей, он с отвращением относился к продаже людей. Он купил Сюлянь, это факт. Но купил лишь потому, что ему было ее жаль. Первоначально он собирался вырастить из нее добропорядочную девушку. У него и в мыслях не было делать из нее актрису. Она была очень сообразительной девочкой, любила петь, и он обучил ее нескольким мелодиям. Ему казалось, что купил он не совсем то, что хотел, а снова продавать ее кому-то было совестно. Баоцин надеялся, что в течение нескольких лет она будет ему помогать, а когда достигнет определенного возраста, он найдет ей подходящего жениха и поможет обзавестись семьей. Только в этом случае совесть его была бы чиста.

Баоцин не осмеливался в открытую скандалить по этому поводу с женой. Да она никогда и не советовалась с ним насчет Сюлянь. Стоило ей напиться, как начинался крик: «Давай, бери ее! Можешь брать, но пусть это будет на твоей совести. Рано или поздно она все равно убежит с каким-нибудь вонючим прохвостом!»

Подобные слова заставляли Баоцина быть еще осмотрительнее и больше оберегать Сюлянь, а язык жены с каждым днем становился все безжалостнее...

Пароход пустел. Сюлянь хотелось сойти на берег, но она все не решалась. Она то сидела, то вставала, то теребила косички у себя на груди, то отбрасывала их за спину.

К тому же она боялась разбудить мать. Этого опасались и Баоцин, и Дафэн. Такое ответственное дело мог провернуть только Тюфяк. Однако его нужно было попросить – только таким образом выявлялась важность его персоны.

– Разбуди ее, – попросил Баоцин.

Тюфяк перестал стонать, напустил на себя важный вид. завернул рукава и разбудил сноху.

Тетушка Фан открыла глаза. Икнула пару раз. Узрев одним оком панораму города в горах, она тотчас же спросила: «Что это?»

– Чунцин, – ответил Тюфяк с апломбом.

– Вот это? – Дрожащими пальцами она указала на горы. – Мне туда не надо! Я хочу вернуться домой. – Она так схватила свой узелок, будто могла одним прыжком очутиться дома.

Все знали, что, если с ней спорить, она способна броситься головой в воду. А это вызовет такой переполох, что в течение нескольких часов вообще никто не сможет сойти на берег.

У Баоцина забегали глаза. Он никогда не признавался себе в том, что боится жены. Он еще помнил, как добивался ее руки, помнил первые два года после женитьбы. Он помнил, как всячески изощрялся, чтобы понравиться ей, чтобы завоевать ее благосклонность. Он оглядывался по сторонам, обдумывая, как бы без скандала уговорить ее спуститься на берег. В конце концов он повернулся и, обращаясь к Дафэн и Сюлянь, сказал: