Сказка будет жить долго

Будакиду Валида Анастасовна

Тебе всех видно, зато тебя – никому! Получается смешно. Дети всегда проверяют – видит она их всамделе, или она притворяется? Они бегают вокруг неё, кривят гримасы. Им очень нужно проверить – правда ли Зинаида Николаевна видит всех, кто чем занят, или только догадывается, потому что голову она не поворачивает.

А заняться есть чем! Детсадовский двор огромный. Есть детская площадка с качелями, песком; есть клумба. Ой! Такое слово, похожее на бочку! «Клумба»! Набирается полный рот воздуха, и щёки надуваются! Это Зинаида Николаевна научила их такому слову, раньше Аделаида его никогда не слышала. Клумба выложена кирпичами – ёлочкой. Это когда один кирпич боком закопан, другой тоже боком и лежит на нём, потом ещё другой. На клумбе растёт трава, песок и маргаритки, только похожие на ромашки. Они интересней, чем ромашки, потому что лепестков больше. Есть ещё во дворе дорожки, которые называются «аллейки», вдоль которых высажены кипарисы.

В самом конце аллеек – тупик. Он заканчивается высокими кустами, через которые невозможно пролезть и ничего не видно. Однажды, правда, Аделаида проделала в листьях дыру. За ней оказался забор и металлическая сетка. В углу забор был деревянный. К счастью, совсем рядом в нём не хватало одной доски. Аделаида, присев на корточки, заглянула внутрь.

Внутри оказалось совсем неинтересно. Она увидела двух больших тётенек в белых халатах и кучу маленьких детей в вязаных ползунках, застёгнутых на плечах на пуговички, и белых чепчиках на голове. Дети были ещё меньше, чем она, а тёти похожи на фельдшериц из детской поликлиники. Аделаида страшно испугалась, что её сейчас увидят, схватят прямо из-за забора и потащат на прививки. Или будут смотреть горло, что ещё хуже. Когда суют одну ложку и давят на язык стерпеть ещё можно. Но иногда давят сразу двумя ложками, тогда может вырвать. Иногда Аделаида даёт себе слово терпеть, и терпит. Тогда врачи начинают давить сильнее, и Аделаиде кажется, что они ничего не смотрят, только именно хотят, чтоб она сделала «бя!», тогда врачи успокаиваются. К врачам её водят часто, то показывают горло с воспалёнными гландами, то делают ужасные и болючие прививки. Про прививки Аделаида знает всё. Мама водит её к врачам и иногда для компании берёт Сёмку в детскую поликлинику, и каждый раз, если снова будут делать прививку, строго говорит:

– Стой смирно! Клянусь тобой, больно не будет!

Но это больно. Очень больно. Так бывает всегда, поэтому Аделаида не совсем понимает, что такое «клянусь тобой», которое мама употребляет всегда, когда надо сделать что-то очень нужное. Поэтому ей кажется, что «клянусь тобой!» означает просто «терпи, не позорься!», и она, молча перебирая ногами от ужаса, терпит.

– Стой, я тебе сказала! Смирно стой! – Голос мамы, не терпит возражений, он похож на окрик. – Не дрыгай ногами, слушай! Фельдшерица иглу сломает! Она по твоей крови пойдёт, воткнётся в сердце, и ты умрёшь! Прямо вот как стоишь, так и умрёшь!

Аделаида совсем не хочет умирать! Как это «пойдёт по крови, воткнётся в сердце и она умрёт»?! Она больше никогда не будет ни кушать, ни рисовать, ни ходить? Все будут играть во дворе, мазать пластилин на батарею, а она не будет, что ли? Только будет лежать, как кукла, и всё, что ли?! Страшно!

Она перестаёт шевелить ногами, просто кусает нижнюю губу, морщится.

– Не гримасничай! Губа опухнет и станет ах-ха! – Мама руками показывает, какой именно станет губа. По её описанию, губа станет похожей на свиное рыло, только внизу. – Или ещё лучше, – с нескрываемым удовольствием продолжает мама, – останется у тебя такое лицо, и вырастешь уродиной! И никто на тебе не женится! Все будут говорить: «Что с этой девочкой? Почему она такая уродина?» И им будут объяснять: «Вы знаете, она любила кривить рожи и такой вот осталась!» И люди скажут: «А-а-а! Тогда всё понятно! Так ей и надо!».

Медсестра, которую мама принципиально обзывает «фельдшерица», уже закончила колоть, уже мажет спиртом, растирает, а мама всё продолжает рассказывать, что будет, когда Аделаида вырастет. Вдруг медсестра делает неловкое движение. Аделаида невольно вскрикивает. Тут маленький Сёмка, который, видимо, просто устал ждать или ему стало жутко от вида уколов, включает свою сирену.

– Ну, вот! – Мама в бешенстве. – Опять ребёнка испугала! Ничего, сейчас придём домой, я с тобой по-другому поговорю!

Нет, всё-таки лучше бы ей смотрели горло! Когда смотрят горло с двумя ложками, надо очень сдерживаться, чтоб не вырвать. Когда давят одной палочкой на язык – это легче, а вот когда двумя… Зато с открытым ртом можно гримасничать, сколько хочешь! И никому, никому не видно! И Сёма не плачет.

Горло надо показывать врачу очень часто. В нём выросли «гланды». Что это такое, Аделаида не знает, но знает, что все доктора в один голос говорят, что их надо то ли «вырывать», то ли «вырезать». Аделаида готова к мысли, что вырывать-вырезать их нужно, несмотря на то, что эти самые непонятные «гланды» находятся в её родном горле. Аделаида не боится. Она готова на всё, лишь бы жить по-другому. По-другому – это всего лишь как все.

То, что она не такая, как все, Аделаида поняла очень давно. То есть «не как все» она с самого рожденья. Поэтому это не очень огорчает. Она привыкла, и даже не привыкла, а осознала и приняла себя. Когда ты не такой как все от рожденья – не так страшно, потому что ты никогда не был другим, тебе не с чем сравнивать, ты ничего не потерял. Если ты родился глухим,

ты не можешь тосковать по пению птиц, по шороху волн, мягко и осторожно переворачивающих прибрежную гальку. А если ты всегда был не объёмно толстым и даже представить себе не можешь, как можно кофточку заправить в юбку, потому что талии как таковой нет и получается типа небольшой прямоугольник разделить на два квадрата – верхний и нижний, а в самом верху – круг – это голова, так совсем маленькие дети рисуют людей, – ты даже не знаешь как можно ходить, чтоб кожа между ногами не болела от того, что ляжки трутся друг об друга.

Аделаида была толстой. Очень толстой. Такой толстой, что никто, ни один человек на улице не мог пройти, не обернувшись и не посмотрев ей вслед, кто с удивлением, кто с издёвкой. Она, правда, иногда задавала вопросы родителям по поводу своего непонятного вида, но ей объясняли, что проблемы, как таковой нет, что она «красивая, вот на неё и смотрят!», если Аделаида совсем не может бегать и играть с другими детьми, то это именно от «гланд», которые надо «вырвать». Поэтому Аделаида честно, но с нетерпением ждала, когда же, наконец, она станет как все и сможет находиться с другими детьми, которые сейчас её не хотят. А всего-то все неприятности, оказывается, были именно от гланд! Так вот, если их поскорее вырезать, говорили все вокруг, то потом можно есть сколько хочешь мороженного, хоть целую бочку. Мороженое Аделаида, наверное, очень любит. «Наверное» потому, что она его никогда не ела прямо из стаканчика. Правда, мама несколько раз ей покупала, но растапливала на газовой плите в железной миске до желтоватой кашицы. Потом оно превращалось в тёплое, сладкое молоко, а вафельный стаканчик по виду и вкусу начинал напоминать кусочек белой резинки от камеры для кожаного мяча. Только по-другому ей есть мороженное никак нельзя – эти самые «гланды» могут воспалиться и опять начнётся «ангина». А от ангины другие, новые беды.

Первая беда – запрет на белое, вкусно пахнущее, такое холодненькое летом мороженое! Вторая беда – ей нельзя бегать и играть с детьми, потому, что она задыхается. Не сразу, конечно, но очень скоро. Ей можно сидеть, рисовать, играть, только ни в какие ни в «азартные игры», ни в какие ни карты, ни домино. В домино нельзя строить даже домики.

– Будешь играть в карты, – говорила мама, – попадёшь в тюрьму!

Надо играть в «ботаническое лото» и во «врача» с таким детским набором, а бегать с детьми нельзя. Аделаида и без бега не понимает: как человек может дышать с закрытым ртом?! Она сама всегда с открытым! И спит, и сидит, и ходит с открытым ртом. Даже когда она просто разговаривает, получается тихо, в нос и шепеляво. Мама и папа говорят, что это очень «некрасиво»! «Некрасиво шепелявить и говорить в нос», как будто она специально! Другие её знакомые дети все живут с закрытым ртом. Иногда в детском саду, когда Зинаида Николаевна рассказывает какую-нибудь интересную историю, и все вокруг забывают обо всём, Аделаида не слушает. Ей кажется, что все умерли и не дышат. Она хочет разобраться и понять что происходит. Она тихо подносит руку к носу сидящего слева Игоря Новикова: посмотреть, дует ли из него воздух, или нет? Оказывается, дует, но она всё равно сомневается, потому что ей ничего не слышно и кажется Игорь, перестал дышать, а если не дышит – значит, сейчас умрёт!

Не бегать очень грустно. И не только грустно! Это очень даже стыдно. Просто позор! Вот если ты просто дурак, или у тебя сопли блестят на рукаве и он как залакированный, потому что ты им вытираешь нос – это даже лучше, чем не бегать. Когда все во дворе, или садике дети все вместе играют в «ловитка», или в «классики», конечно же, совершенно нельзя надеяться, что какая-то добрая душа от жалости и сострадания сядет с тобой рисовать на асфальте. Да никто ни в жисть не сядет! Поэтому надо сидеть одной. Хотя мама и папа говорят: «А ты будь умнее! Что толку с того, что они бегают потные и вонючие?! Вон, посмотри: эта, как её, не помню… ну, дворничихина дочка бежит, пот по ней струйками течёт, пыль прямо по шее размазана! Разве это красиво? Она же девочка! Фу! Она явно потом воняет! А ты сядь, возьми бумагу, ножницы…» Вот и сидит Аделаида с самого рожденья одна, со своей бумагой и своими ножницами… Хотя, конечно, можно заманить кого-нибудь хорошим мелом, или акварельными красками, но это ненадолго. Мелки ей сломают, или тут же вымажут на асфальте, акварели перемешают, потому, что никто не умеет после каждой краски мыть кисточку в воде и потом чистой брать новый цвет. Ещё детям нравится сразу пачкать воду. Они сильно-сильно вымазывают кисточку, а потом быстро окунают в воду, чтоб она покрасилась, и чем сильнее, тем интересней! Как только под вымазанными подчистую акварельными красками покажется пластмассовое дно, все побегут обливаться водой «из бутылочек от всяких шампуней, потом залезут на гараж есть вишню, потом… Ещё будет очень много совершенно замечательных, прекрасных и недоступных ей «потом». Зато в её «потом» придёт мама и будет страшно ругаться за испорченные краски: