Сказка для Агаты
Шрифт:
– При чем тут это? Он как начал эти эксперименты пробовать, принялся бегать от стенда к стенду, я думала, он про меня вообще не вспомнит.
– Вспомнил?
– Ага, чтобы отвести на химические опыты. Скучища жуткая! Мы входим в зал, а там одна малышня. Мы как две цапли на болоте. А перед нами, ну, как в классе на лабораторной, пара парней постоянно что-то смешивали, а Ванька сидел и экзаменовал. Что будет, если калий в воду бросить? Докажи, что графит и алмаз родственники. Что быстрее утонет:
– А ты чего хотела?
– Как чего! – завизжала Синявина, собираясь докричать до квартиры Агаты без телефона. – Чтоб как у всех. В кафе сводил, поболтали бы о том о сем. Прикинь, подводит к кривому зеркалу, где попа у меня стала в два раза шире, и тихо так улыбается. Я не понимаю: что ты в нем нашла? Что вы вообще вместе делали?
– Ничего не делали.
– А зачем тогда встречались?
– Не встречались мы! С чего ты взяла?
– Так вы же постоянно вместе ходили – как же не встречались?
– Слушай! Если ты хотела кафе, чего сразу ему не сказала? Пошли бы в кафе.
– Так это же очевидно! Все в кафе ходят!
– Кому очевидно? Тебе или Ваньке? Ты его вблизи-то видела? Он только книжки читать умеет, а чужие мысли – нет!
Сказала и замерла. Лена еще рыдала в телефон, костерила всех парней, а Стрельцова особенно. Но все это уже было не важно. Так вот в чем дело! Надо говорить! Люди не угадывают мысли!
Агата вскочила, села. Синявина жалобно звала к себе, обещала чай, торт и новый фильм.
– Только приди-и-и-и, – выла она. – Мне надо с тобой поговорить.
Агата бросила трубку на кровать и выскочила в коридор.
– Мама!
Мама вышла из своей комнаты. В руках вешалка. Та самая. С мягкими плечиками.
– Мама! Я хочу тебе кое-что сказать.
На лице мамы промелькнул испуг. Но она молчала.
– Понимаешь? Раньше что меня бесило? Ты постоянно говорила, что я взрослая, а сама не давала мне быть взрослой. Ну, следила, что ли. Портфель этот школьный. Понимаешь?
Мама молчала.
– Ну, в комнате еще порядок наводила. А она ведь моя. Понимаешь? Я ведь и правда что-то уже и сама могу. Ты только дай мне это делать. Делать то, что я хочу.
– Конечно-конечно, – отозвалась мама.
– И еще, знаешь, надо говорить. Все-все обсуждать. Да? И еще, знаешь, пускай у меня теперь тоже будет своя жизнь. Чтобы не надо было оправдываться и все время быть виноватой. Понимаешь?
– Не очень. Но если мы начнем…
– Начнем! – категорично заявила Агата. – Сейчас и начнем.
Она пробежала по своей комнате.
– Комната эта дурацкая! Она не моя, понимаешь?
– Но как же мы это начнем?
Агата
– Не знаю как. Хотя бы начнем говорить. И еще, знаешь, ну не делай вид, что тебе хорошо. В детстве ты все твердила, что вдвоем нам хорошо. Какое же хорошо! Ты посмотри на себя! Это же все вранье. Да что ты плачешь! Оно будет, это хорошо. Обязательно будет. Ты – мама. А я? Я тоже живу. Не надо, чтобы мы цеплялись друг за друга. Надо, чтобы каждый жил свою жизнь. Ты понимаешь? Свою. Она же одна.
Мама опустилась на кровать.
– Знаешь, – прошептала она, – а ты повзрослела.
– Это тебе только кажется. Я просто голову вымыла.
– Мне прямо опять хочется уйти, – с обидой произнесла мама. – Тебе без меня было хорошо.
Слезы текли по ее лицу.
– Неправда! Мне не было хорошо. – Надо было бежать, обнимать и успокаивать. Но Агата это не делала. – Мне было очень плохо. Оказывается, я даже не умею готовить! Емельянов это делает гораздо лучше меня.
– Ну, готовить – это же не главное.
– А что главное?
– Главное? Не знаю. – Мама отвернулась, собираясь, видимо, плакать дальше, но вдруг встрепенулась: – Ой. Я же совсем забыла! Тут к тебе Марк приходил.
– Кто?
– Мужчина. Такой, невысокий. Сказал, что вы знакомы, но у него нет времени искать тебя в школе. Тем более что тебя там, скорее всего, нет.
– Ну да, Марк у нас ясновидящим работает. Его за это часто бьют.
– Почему бьют?
– Ошибается постоянно. Что он сказал?
Мама сходила в прихожую и вернулась с листком бумаги.
– Откуда ты его знаешь? Он так странно говорил.
Листок был с бахромушкой. Знакомый блокнот. Все тот же уверенный почерк: «Тебя ждет Серафима. Приходи. Марк». Еще на листке были цифры и Агатин портрет. Много портретов. Маленьких. И в фас, и в профиль. И даже в полный рост.
– Ну, чего тут странного? Подумаешь, зеленый и щупальца вместо рук. – Говорила, а сама понимала, что улыбается. Смотрит на свои изображения и улыбается. Самой глупой улыбкой на свете.
– Это рисовала та самая девушка, которую вы нашли?
– Она эльф. Но Марк говорит, что может стать и бобром.
На улице пасмурно. Быстрым черным росчерком пролетела ворона. Одеваться было неохота. Нога болела. Но Агата пошла. Самыми тяжелыми были первые шаги. Дальше – легче.
Мама следила за каждым ее движением:
– И правда выросла. Зачем я тебя оставила?
От слез мамино лицо было мокрым и как будто бы помолодевшим.
– Хорошо, что оставила! Теперь все будет отлично! Надо, чтобы ты тоже с этим справилась.
– Да-да, – закивала мама, улыбаясь красивой уверенной улыбкой.