Сказка о Емеле и волшебной щуке

Калинина Кира Владимировна

Ба, да это Гостята от терема идёт, а за ним ещё бояре, да люди дворовые, и гридины царские, и вой простые в изрядном множестве. Стало всем ясно, что сила уже не за Воибудой. Но сдаться мятежный боярин и не подумал:

— Будет земля гореть, это ты верно сказал!

Выхватил он факел у ближнего воина и в волшебный дуб метнул, а потом ещё ногой поленья из костра в стороны разбросал.

От огня занялись полы шубы его длинной да широкой. Верные люди кинулись шубу

снимать, другие по примеру хозяина стали факелы вокруг себя швырять, чтоб в— дыму и суматохе разбежаться. Воины Гостяты бросились кто ловить, кто тушить. Царевич затеял сторожам своим личины бить да на волю рваться. Гридины царские поспешили ему на выручку и с боярскими гридинами схватились.

Всюду пламя, дым, народ мечется, голосит, девки да бабы визжат, кот орёт: "Спасайте дуб! Спасайте книгу!" В общем, полный тарарам. А Миля не знает, что делать — то ли бочку с щукой оберегать, то ли дуб горящий тушить. С одной стороны, в бочке вода, супротив пожара то, что надо, с другой — если воду на огонь выплеснуть, что щуке останется?

Кот ей в ногу когтями вцепился:

— Дура-девка! Какая разница, в ком чья душа, щука-то всё равно волшебная, а ты её хозяйка!

И верно. Как это Миля сама не додумалась! Пожелала она пожару потухнуть, оружию дружинников боярских в пруду утонуть, и чтоб пояса и кафтаны с них соскакивали и хозяевам своим руки-ноги вязали. Да! И чтоб железа, которыми Воибуда Миле грозил, на него же самого и наделись.

Когда дым над поляной рассеялся, в свете полной луны и факелов открылась такая картина: дуб малость подпалён, но цел, кот на суку лижет лапу, воины боярские в синих кафтанах своих лежат на земле, как психи в смирительных рубашках. Посередине поляны стоит Воибуда в кандалах. Ни шубы, ни шапки на нём нет, а в волосах всклокоченных, как в гнёздышке, победно копошится бурундучок, и Воибуда даже не пытается его согнать.

А царевич... Выглядел он, конечно, ужасно. Весь в саже и ссадинах, штаны порваны, белокурые волосы растрёпаны. Но ладное молодое тело так и играет мускулами, дышит силой и горячкой боя, щёки разрумянилось, глаза блестят, и хочется смотреть в них, не отрываясь, как тогда, при первой встрече.

А в руке у него... гм, девичья коса? Полкосы. Сантиметров тридцать. За плечом Жиронежка маячит...

Сердце Милино так и упало. И неважно, что лицо у боярышни красное, грязное и мокрое. Или как раз важно?

Отвернулась Миля, глянула на щуку в бочке. Та из воды нос выставила, глядит глазами печальными, совсем не так, как Ярилка глядел.

— Что скажешь, рыбка? Никому-то мы с тобой тут не нужны.

Молчит рыбка. Только жабрами трепещит.

— Вот что, рыбка, — решила Миля, — по щучьему веленью, по моему хотенью, иди-ка ты домой и живи, как знаешь.

Щука вильнула всем телом, и из поднялся бочки пузырь воды, как бывает в фильмах про невесомость, и поплыл

над головами в сторону пруда. И после всего, что было, никто этому особенно не удивился. А щука изнутри пузыря с улыбкой тихой на людей поглядывала. Вдруг пасть её приоткрылась, и прошелестело у Мили в ушах: "Спасибо..."

Тут бы и сказочке конец. Так нет же.

— Злодей! Изверг! Погубил мою молодую жизнь! Ни отца у меня теперь, ни красоты! Кто такую замуж возьмёт, дочь преступника и каторжника, сироту и бесприданницу?

Обернулась Миля. Видит, перед царевичем Жиронежка стоит, чумаза, страшна, щёки огнём горят, половина косы по плечам мотается, вторая половины в руке зажата.

— Она косой за сук дубовый зацепилась, — объяснил царевич. — Всё вокруг горит, а она вырваться не может. Ну, я секиру хвать и рубанул сгоряча.

От этих слов Жиронежка ещё горше заплакала. А ведь правда, жалко девчонку. Только что была первая девица в государстве, а стала непонятно кто.

Пошла Миля между гридинами боярскими, выбрала одного, велела на ноги поставить.

— Любишь боярышню свою?

— Больше жизни!

— А если б она не боярышней была, а холопкой, скажем, любил бы?

— Само собой!

— Ну, тогда пошли.

Подвела Миля сероглазого гридина кЖиронежке.

— Посмотри на него — молодой, красивый, и рода хорошего, — это Миля на ходу выдумала, но в боярскую стражу, наверно, уж совсем кого попало не берут. — И ему всё равно, что ты теперь сирота и бесприданница.

Подняла боярышня на воина заплаканные глаза и, кажется, впервые его по-настоящему рассмотрела.

— Правда? — спросила робко да сажу с лица рукавом отёрла.

А дальше, решила Миля, пусть сами сговариваются. Уж верно, дочка боярская своего не упустит.

12

Направилась Миля к дубу, а царевич рядом пошёл. Вот ведь как: устала Миля до смерти, и с голоду помирает, а всё равно от вида царевича и близости его сердце заходится, и щекотно внутри, и мысли глупые в голову лезут. И Крисом Пайном он уже не кажется — куда Крису Пайну до него…

Спрашивает Миля, чтобы вконец ум не потерять:

— Как же тебя звать на самом деле, а Ярилка?

Он в ответ:

— Так и звать — Яромир. Ярилка по-домашнему.

Миля аж зажмурилась. Точно, Яромир! Он же сам сказал, а она ушами прохлопала. То есть не совсем прохлопала — что-то у неё в голове отложилось, что-то такое она давно заподозрила. Но осознать да обдумать как следует случая не было.

Сели у дуба, Яромир с одной стороны, Миля — с противоположной, чтобы на него не смотреть.

— И как тебя угораздило в щучье тело попасть?

— Долгая история. Может, завтра?

— Можно и завтра. Но главное ты сейчас скажи. А неглавное — потом.