Шрифт:
Декабрь уже начался, а снега всё не было. Не было его и в ноябре, и прошлой зимой, и даже два года назад. Она жила в маленьком городе севернее середины планеты, и там снег шёл всегда: когда ей было лет шесть, в конце октября вечера становились светлее от белой крупы на крылышках воробьёв в кормушках, и в трещинках коры на ветках почтенных яблонь основывались колонии белых муравьёв.
Ей нравилось про себя думать, что снежинки летят на запах чищеных
И даже когда годы шли, а она взрослела, когда они продали маленький белый дом с огородом и виноградником и когда началась средняя школа, новогоднее настроение было. Оно шагало, довольное, рядом после новогоднего утренника и зарывалось носом в мешок подарочных ярких конфет с папиной работы, а ещё весело глядело круглым красным солнцем со светло-светло-серого неба на пути со школьной олимпиады, и поля сливались с небом далеко на кромке полей, и суетливые куропатки скорее перебегали дорогу, и текло впереди время ленивым подмёрзшим молоком, и даже если между Крещенскими морозами таял на речке лёд, это было неважно и ничего. Настроение было.
А теперь нет.
И не было снега, даже первого декабря, в самый важный день. Она где-то прочитала, что зима бывает белая неспроста: получается, что мир переодевается в белый саван, как в чистый лист, и не просто так в это время в сердце и в голове вертятся обещания. Разве есть пора более подходящая для новых нас, чем когда дорога вперёд ещё не запятнана неверными шагами? Чем когда улица, если смотреть на неё с пятого этажа, поутру даже не существует – так неразделимо всё сливается вместе, в густом тумане и в непроглядной метели, плотных настолько, что можно из окна высунуть руку и написать на ней совсем новую историю своей жизни. И жить по новым законам.
И никто никогда даже думать не стал бы превратно, никто бы не видел старую чью-то версию,
Кто-то котёнка несёт у сердца, а кто-то пиццу, кто-то укутан в шарф и шапку по самый нос, и даже не знаешь, человек ли перед тобой, а то ли случайно попавший наружу из недр земли гном, уже столько всего проживший и просмотревший. Да и без шапки чёрт его разберёт – ночь зимой своенравная и вытекает на улицы где-то в четыре дня. Зима – такое хорошее время для вампиров и великанов, для троллей и для детей, для бойких отважных птиц и горячих кружек, и все вокруг только ждут оливье и чая.
И она тоже ждала, уже с самого раннего утра первого дня этой зимы. Год тёк спокойно и ласково, но взять его заруку и подвести к завершению всё равно почему-то хотелось.
Она купила мандарины (они уже были дешёвые) и пошла вниз по улице. До квартиры было недалеко, на деревьях и крышах сидели кошки, а собаки на поводках глядели вверх, на кошек и на беглые сизые облака. Сколько в их темных глазах было восторга и сколько надежды, шерстка отливала желтым светом зажженных уже фонарей, и случайный прохожий шуршал пакетом с только что купленной мишурой. Все вокруг было яркое, всё сияло, а небо до того затянуло, что снег, казалось, вот-вот пойдёт.
Она даже немножко замедлила шаг – так хотелось пропустить всё через себя и улыбкой приветствовать лёгких и полупрозрачных духов грядущего года, которые вот-вот должны были резво откуда-то появиться, и духов года грядущего – усталые тучные тени. Да, она их уже заметила: одни скользили в мерцающих стёклах высоких домов, оживляя дыханием аккуратные связки бумажных снежинок, другие гнули тонкие ветки берёз, тополей, акаций, тянули суетливых взрослых за полы пальто, а детей целовали в щёки, заставляя те розоветь.
Иные же, сгорбившись, спешили скорей прочь из города, вдоль расписанных крупным почерком стен, по узким тропинкам крепко-накрепко запертых дворов, чтобы умчаться в поля, в седые холмы, и превратиться там в неверные огоньки, дрожащие рядом с линией горизонта. На них потом будут смотреть пассажиры автобусов и электричек, гадая, кто забыл погасить свет в неурочный час, кого ждут домой к позднему ужину – а это всё будет неправда, никого там не будут ждать.
Да, она почти видела их – хотя их нигде не было; почти видела – такие они были живые и настоящие. Есть ли преграды для веры открытому сердцу, разве могут незрячими быть глаза, так сильно жаждущие узреть?
Конец ознакомительного фрагмента.