Сказка о принце. Книга вторая
Шрифт:
– Гляжу, - мужик словно услышал ее мысли, - идешь с коромыслом, дай, думаю, помогу. Ты ж сломаешься, если на тебя полные ведра повесить.
– Так уж и сломаюсь, - усмехнулась девушка, отдавая ему ведра. – Спасибо.
Она была рада помощи и не скрывала этого. Ходить по воду – самая нелюбимая из всей домашней заботы, но кому, кроме нее? Бабка все чаще жалуется на боль в ногах и пояснице, а без воды как? И не по разу в день ходить приходится. Вета умела теперь печь хлеб, могла выполоскать зимой в проруби целый таз белья, но тяжелые эти ведра отмотали ей все руки.
Теперь соседский сын уже не называл ее приблудой и не боялся, что отберет нежданная постоялица у бабки ее дом, а саму выставит на улицу.
Они неторопливо шли по улице, стараясь держаться в тени деревьев.
– Жара нынче, - вздохнул Пьер. – Опять, что ли, хлеба погорят… второе лето подряд…
– Подожди еще, - возразила Вета, - может, будет дождь. Солнце-то какое… как в пустыне.
– Солнце… - повторил сосед. – На тебя то солнце смотрит, оттого и печет, радуется.
– Что-что? – изумилась, не поняв, Вета. – А я-то здесь при чем?
Пьер остановился. Опустил на землю ведра, встряхнул руками – большой, неловкий.
– Я… ты выходи за меня, - сказал он - и опустил голову.
– Что?! – Вета отступила на шаг.
Пьер откашлялся.
– Полюбилась ты мне, девка… с самой уж осени. Выходи за меня!
Вета уронила руки. Перехватило дыхание.
– Пылинке сесть не дам, - говорил Пьер, - беречь тебя буду. Малец у меня по ночам мать зовет… станешь ему матерью. А уж я твоего Яна, точно родного, приму. Негоже оно – вдоветь тебе, ты молода еще, собой красива, и сын у тебя, парню отец нужен. Или, может, скажешь, стар я для тебя слишком? Что молчишь-то?
Она стояла и смотрела на него. Палило солнце. Мир замер, выцвело все, даже птицы смолкли.
Пьер взъерошил русую бороду.
– Оно, конечно, ты мужа помнишь. Да ведь мертвым не больно, а я… мне без тебя не жить. Я бы уж так любил тебя!
Он взглянул ей в глаза:
– Станешь моей? Пойдешь за меня?
Не отводя глаз, Вета покачала головой.
– Что так-то? – Пьер глубоко, тяжело вздохнул. – Негож?
– Нет, - сказала она сдавленно, едва сдерживая слезы. – Нет,
И пошла, побежала вдоль улицы, позабыв и про полные ведра, и про брошенное в пыли коромысло.
– Что ты? – спросила Катарина, когда Вета вбежала в дом и, схватив на руки сына, возившегося на полу с игрушками, прижала его к груди. – Обидел кто?
Вета покачала головой, спрятала лицо в растрепанных светлых волосах малыша, сдерживалась изо всех сил, но слезы все бежали и бежали по щекам. Мальчик нетерпеливо рвался на пол, к брошенным игрушкам.
– Что случилось? – уже обеспокоенная, Катарина оставила тесто, вытерла перепачканные мукой руки, подошла. Отняла Яна, спустила на пол. – Что плачешь-то?
Вета села на лавку, вцепилась зубами в кулак, пытаясь унять рыдания.
– Видела я, - сказала бабка, - Пьер за тобой пошел. Обидел, что ли, он тебя?
Девушка давилась слезами.
– Нет… он… замуж позвал…
– Оттого и плачешь?
– Да…
Бабка вернулась к тесту.
– Я-то думала, беда какая. Ну, позвал и позвал, чуяла я, что к тому дело идет. А чего ревешь? Что ты ему – отказала?
– Да, - всхлипнула Вета.
Катарина деловито вымешивала хлеб.
– Оно, может, и правильно, - сказала она чуть погодя. – Чего тебе с ним… Он мужик, конечно, добрый, работу любит и все такое. И пристроена бы ты была, не век же по чужим углам мотаться, а что сын – так не нагулянный, Пьер мужик умный, тебе в укор бы его не поставил. Но ведь мужик. Не пара тебе, благородной.
Вету обдало холодом. Слезы высохли враз, она вытерла лицо… спросила после паузы:
– Почему – не пара?
– А что же, - фыркнула бабка, - скажешь тебе, дворянке, в радость за простого идти? Пойдешь?
Молча, огромными, остановившимися глазами смотрела Вета на Катарину. В маленькой кухне на мгновение повисла тишина, только Ян бормотал что-то на своем птичьем языке.
– Ну, что смотришь-то? Или думаешь, не знаю я ничего? Я ведь сразу поняла, что ты не та, за кого себя выдаешь.
Вета сглотнула.
– Но, бабушка… как? С чего вы взяли? Я же…
Старуха пристально посмотрела на нее, потом засмеялась скрипуче и жестко, отложила скалку.
– Ну, милая моя, я была бы круглой дурой, если б простушку от знатной дамы не отличила. Давно уж нам с тобой поговорить надо было, да все тянула я, боялась – молоко у тебя пропадет, если переживать станешь, нежная ты. На тебе ж все написано было, да крупно, читай – не хочу. И говоришь ты не по-нашему, и кланяться не умеешь, а что руки в мозолях, так мозоли – дело наживное. Да по всему видать, что ты из знати. И во сне ты как-то говорила не по-нашему, на чужом языке; разве будет кухарка или там крестьянка язык чужой страны знать? И речь у тебя господская, правильная. И про мужа ты рассказывала… сразу я поняла, что не мастеровой он, видано ли дело – шпаги там да книжки. Только, похоже, в беду ты попала, а в какую – сказать не хочешь, да и не мое это дело. Я уж говорила, мне хватает того, что ты не воровка и не убийца. А мыслю я, что муж твой или отец оказались неугодны нынешнему королю. Права ведь я?
Вета опустила голову и не ответила.
– Ну вот, - удовлетворенно продолжала бабка, отряхнув руки. – Одного только не пойму, неужели тебе идти было некуда? Неужели нет никого, ни родни, ни друзей, что ты беременная на улице оказалась?
– Есть, - едва слышно проговорила Вета, - но нельзя было. Подставлять их страшно.
– Это верно. Беда – тяжкая и грязная ноша для друзей, все испачкаться боятся. Видно, муж твой пострадал, а родня испугалась, так?
– Да…
– Ну, вот. Так зачем мне тебя расспрашивать было, если все видно, как на ладони? Да и не в себе ты была, девка, боялась я… все думала, руки на себя наложишь. Хорошо, дите тебя спасло, к жизни вернуло.