Сказка серебряного века
Шрифт:
А на мышках лица нет, на все соглашаются.
Видит Клешня, и без нее им попало, пощипала Клешня, попиявила мышек и выпустила.
Покупаться бы теперь мышкам, да не до того уж.
Сели мышки в лодочку, поехали. Переплыли речку благополучно, в лес вступили.
Хотели они с Козой поговорить, а Коза козляток кормила, только глазами поздоровалась.
А уж Носатая птица кричит с болота:
— Давайте мне ваши головы на отсечение или сами полезайте немедленно в клюв.
Струхнули мышки пуще прежнего, съежились комариком, закрыли глазки да драли куда попало.
Бежали они, бежали, бежали-бежали,
И уж там и сидят, в своем мышином подполье, благодарят Бога.
1906
Пальцы [232]
Жили-были пять пальцев — те самые, которых всякий на руке у себя знает: большой, указательный, средний, безымянный — все четверо большие, а пятый мизинец — маленький.
232
Пальцы. — В основу сказки положен южнославянский миф. См.: И. А. Бодуэн де Куртенэ. Материалы для южнославянской диалектологии и этнографии, II. Образцы языка на говорах терских славян в северо-восточной Италии//Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. наук. Т. LXXVIII, № 2, СПб., 1904.
Проголодалися как-то пальцы, и засосало.
Большой говорит:
— Давайте-ка, братцы, съедим что-нибудь, больно уж морит.
А другой говорит:
— Да что же мы есть будем?
— А взломаем у матери ящик, наедимся сладких пирожных, — кажет безымянный.
— Наесться-то мы наедимся, — заперечил четвертый, — да этот маленький все матери скажет.
— Если скажу, — поклялся мизинец, — так пусть же я не вырасту больше.
Вот взломали пальцы ящик, наелись досыта сладких пирожных, их и разморило.
Пришла домой мать, видит: слипшись, спят пальцы, один не спит мизинец.
Он ей все и сказал:
А за то остался навеки сам маленький — мизинец, а те четверо с тех пор ничего не едят да с голодухи голодные за все хватаются.
Зайчик Иваныч [233]
Жил человек, у того человека было три дочери, — как одна, красавицы и шустрые, не знали они над собою страха.
233
Зайчик Иваныч. — Есть известная народная сказка о трех сестрах. Рассказывали мне ее в Сольвычегодске.
Старшую звали Дарьей, середнюю Агафьей, а меньшую Марьей.
Изба их стояла у леса. А лес был такой огромадный, такой частый, — ни пройти, ни проехать.
Без умолку день-деньской шумел лес, а придет ночь, загорятся
Много страхов водилось в лесу, а сестрам любо: забегут куда — аукают, передразнивают птичек, и в дом не загонишь до поздней ночи.
Такие веселые, такие проворные, такие бесстрашные — Дарья, Агафья и Марья.
Как-то старшая Дарья мела избу, свалился с полки клубок, покатился клубок по полу, да и за дверь. Схватилась Дарья, взялась клубок догонять. А клубок катится, закатился в лес, пошел по кочкам скакать, по хворосту, привел в самую чащу и стал у берлоги.
А из берлоги Медведь тут как тут.
Как увидел Медведь Дарью, зубы оскалил, высунул красный язык, вытянул лапы с когтями и говорит:
— Хочешь моей женой быть, а не то я тебя съем.
Согласилась Дарья. Осталась у Медведя.
Вот живет она себе, поживает, ходит с Медведем по лесу, показывает ей Медведь разные диковины.
У Медведя терем. В терему три клетки.
Раскрыл Медведь первую клеть, а в ней серебро рекой льется. Раскрыл Медведь вторую клеть, а в ней живая вода ключом бьет.
Говорит Медведь Дарье:
— Третью клеть я не покажу тебе, и ходить в нее я не велю, а не то я тебя съем.
Целый день нет Медведя, уйдет куда на добычу, а Дарью одну оставит.
Ходит Дарья у запретной клети, заглянуть смерть хочется.
А сторожил клеть Зайчик Иваныч.
Пробовала Дарья с Зайчиком Иванычем заговаривать, да отмалчивался бесхвостый, — хвостик Зайцу Медведь для приметы отъел, — отмалчивался Зайчик, поводил малиновым усом, уплетал малину.
И не раз вгорячах пхала Дарья Зайчика по чем ни попало, таскала за серебряные заячьи ушки. А отляжет сердце, примется целовать Зайца, а то и в пляс пустится. Зайчику — потеха, мяучит. И сам когда-то горазд был, да лапки уходились — не выходит.
Раз Зайчик Иваныч и прикурни на солнышке, заметила Дарья да в клеть. Отворила Дарья дверцу и чуть не убилась — в глазах помутнело: в огромной клети кипело настоящее золото. И захотелось Дарье потрогать золото, сунула она палец, и стал палец золотым.
Пришел Медведь, принес малины. Сели за стол. Пьют чай.
Медведь говорит Дарье.
— Что это, Дарья, у тебя палец-то золотой?
— Да так себе, — отвечает Дарья, — золотой сделался.
Тут Медведь из-за стола встал и съел Дарью, а косточки в угол бросил.
Тосковали сестры. Рыскали по лесу, по-птичьи кликали, звали сестрицу. Хоть бы голос подала, — не слышит.
И год прошел, и другой прошел. Ни духу ни слуху.
Как-то середняя Агафья подметала избу, сронила клубок. Покатился клубок. Пошла за клубком Агафья. Шла-шла и забралась в самую гущу. Остановился клубок. Глядь — Медведь.
Стал на дыбы Медведь, щелкнул зубами и говорит Агафье:
— Хочешь моей женой быть, а не то я тебя съем.
Агафья и так и сяк, да ничего не поделаешь, осталась жить у Медведя.
Водил ее Медведь по лесу, деревья выворачивал, медом пичкал и всякие медвежьи шутки выкидывал.
У Медведя терем. В терему три клети.
Растворил Медведь клети. Глазела Агафья на серебро и живую воду.
— А третью клеть я не отворю тебе, — говорит Медведь, — и ходить в нее я не велю, а не то я тебя съем.