Сказка
Шрифт:
— Что там такое?
Йота в камере напротив тоже не спал. Я приложил палец к губам.
— Тссс!
Это был просто инстинкт. Все остальные спали, хотя некоторые стонали от мучивших их, что неудивительно, кошмаров, и, конечно же, в Эмписе не было никаких подслушивающих устройств.
Мы наблюдали, как газовая лампа раскачивается взад-вперед. Наконец она выпала и повисла на своей металлической трубке. Внутри что-то шевелилось. Сначала я подумал, что это большая крыса, но темная фигура выглядела слишком угловатой для крысы. Потом она протиснулась внутрь и быстро сбежала по стене на влажный
— Что за черт! — прошептал Йота.
Я ошеломленно смотрел, как красный сверчок размером с кота направляется ко мне, подпрыгивая на своих сильных задних ногах. Он все еще хромал, но совсем немного. Подойдя к решетке моей камеры, он посмотрел на меня черными глазами-бусинками. Его длинные усы напомнили мне «кроличьи уши» старого лампового телевизора мистера Боудича. Между глаз у него была бронированная пластинка, а рот, казалось, ехидно ухмылялся. На его брюхе виднелось что-то белое, похожее на клочок бумаги.
Я опустился на одно колено и сказал:
— Я помню тебя. Как твоя нога? Выглядит лучше.
Сверчок запрыгнул в камеру. Это было бы легко для сверчка в том мире, откуда я родом, но этот был таким большим, что ему пришлось протискиваться. Он посмотрел на меня. Он меня вспомнил. Я медленно протянул руку и погладил верх его хитиновой головы. Как будто ожидая этого прикосновения, он лег на бок. На его панцирном брюхе действительно был кусочек сложенной бумаги, приклеенный каким-то клеем. Я осторожно отлепил его, стараясь не порвать. Сверчок подобрал свои шесть ног — четыре, как мне показалось, для ходьбы, а две большие сзади для прыжков — и запрыгнул на тюфяк Хейми. Оттуда он снова уставился на меня.
Снова магия. Я уже начинал к ней привыкать.
Я развернул бумагу. Записка была написана такими крошечными буквами, что мне пришлось поднести ее поближе к глазам, чтобы прочитать, но было кое-что еще, что в тот момент показалось мне куда важнее. Это был маленький пучок волос, прикрепленный к записке тем же клейким веществом. Я поднес его к носу и понюхал. Аромат был слабым, но безошибочно узнаваемым.
Радар.
Записка гласила: «Ты жив? Можем ли мы тебе помочь? ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕТЬ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ. Собака в безопасности. К.»
— Что это? — шепотом спросил Глаз. — Что оно тебе принесло?
У меня была бумага — один листочек от Перси — и огрызок карандаша. Я мог бы ответить, но что?
— Чарли! Что оно…
— Заткнись! — прошептал я в ответ. — Мне нужно подумать!
«Можем ли мы тебе помочь?» — спрашивалось в записке.
Главный вопрос был связан с местоимением «мы». Записка, конечно, была от Клаудии. Каким-то образом, вероятно, благодаря обонянию Радар и ее врожденному пеленгатору, моя собака нашла дорогу к деревянному дому Клаудии. Это было хорошо, просто замечательно. Но Клаудия жила одна. Она была «я», а не «мы». Присоединился ли к ней Вуди? Может быть, даже Лия верхом на верной Фаладе? Их было бы недостаточно, королевской крови они или не королевской. Но если бы они собрали других, серых людей… может, эта надежда была слишком несбыточной? Наверное, да — хотя если бы они поверили, что я действительно обещанный принц, то,
Думай, Чарли, думай!
Я думал о стадионе, бывшем когда-то Полем Монархов, а теперь ставшем Полем Элдена. Его не освещало электричество — с этим не мог справиться ветхий генератор, работавший на рабском труде, который показал мне Аарон, — но это делали, по крайней мере во время Честных игр, громадные газовые лампы, установленные по всей окружности стадиона.
У меня была тысяча вопросов и только один клочок бумаги. Не идеальная ситуация, тем более что получить ответ на любой вопрос было крайне маловероятно. Но у меня появилась одна идея, а это лучше, чем ничего. Проблема состояла в том, что это ни за что не сработало бы, если я не смог бы придумать способ обезвредить ночных солдат.
Но если я смогу… и если этот невесть откуда взявшийся красный сверчок, которому я когда-то оказал услугу, вернет сообщение Клаудии…
Я сложил свой единственный драгоценный клочок и аккуратно разорвал его пополам. Потом, очень мелко, написал на одной половине: «Я жив. Ждите, когда следующим вечером загорится свет на Поле Монархов. Приходите, если вас много. Нет, если вас мало». Я хотел подписать записку так же, как она — «Ч.», но потом передумал. В нижней части моего послания, меньшего, чем когда-либо, я написал (не без смущения) «Принц Шарли».
— Иди сюда, — прошептал я сверчку.
Он неподвижно сидел на тюфяке Хейми, суставы его длинных задних ног торчали вверх, как согнутые локти. Я щелкнул пальцами, и он подпрыгнул, приземлившись передо мной. Это выглядело намного ловчее, чем в прошлый раз, когда я его видел. Я легонько толкнул его пальцем, и он послушно лег на бок. Клейкая масса на его брюхе все еще была достаточно липкой, я прилепил к ней записку и сказал:
— Иди. Отнеси мой ответ обратно.
Сверчок встал, но не двинулся с места. Йота смотрел на это, его глаза были такими большими, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
— Иди, — прошептал я, указав на отверстие над болтающейся газовой лампой. — Возвращайся к Клаудии, — до меня вдруг дошло, что я даю указания сверчку, а потом пришла другая мысль: не схожу ли я с ума?
Он еще мгновение или два смотрел на меня своими серьезными черными глазами, потом повернулся и протиснулся обратно сквозь прутья. Подскочив к стене, ощупал камень передними лапами, словно проверяя его на прочность, а потом легко прыгнул к отверстию и скрылся в нем.
— Что это, черт возьми, такое? — спросил Стукс из соседней камеры.
Я не потрудился ответить. Конечно, он был большим и красным, но если Стукс не видел, что это сверчок, значит, он ослеп.
Дыра в стене была более узкой, чем промежуток между прутьями решетки, но он пролез в нее, и моя записка все еще была при нем. Учитывая, кто мог бы прочитать сообщение, если бы оно упало на пол, это тоже было хорошо. Конечно, не было никакого способа узнать, останется ли записка на месте, пока красный сверчок будет пробираться обратно через все изгибы и повороты, которые привели его сюда. Сумеет ли он отнести записку Клаудии? Но какой другой вариант был у меня — у нас всех?