Сказки Белой Горы. Часть IV
Шрифт:
Пока ошалевший проходняк рассматривал фотокарточки, Юра попутно ответил на вопрос Кости:
– Раньше монеты делались из драгоценного металла – золото, серебро. Мошенники подмешивали дешевые сплавы к ним – это и есть лигатура. Можно сказать: фальшак, имитация.
Его объяснение почти не услышали, настолько были потрясены осознанием того, что в их простонародное общество затесался генерал. Старик был польщён, но будучи человеком честным, хотя обожал розыгрыши, признался:
– Не дрожите, не мой это мундир. Хотя мой, конечно, но подаренный вдовой генерала.
Таракан разочарованно поковылял к своей кровати, бормоча на ходу:
– Я-то думал…
Кучак был хитрее и потребовал подробностей. Юра высморкался с возможным изяществом и внёс ясность:
– В нашем элитном, в какой-то степени, доме проживают
– Ты же не генерал, – влез неугомонный Кучак – нельзя пить наравне с полководцем.
– А чем я хуже? Всю жизнь или заведующий складом, или директор базы, или руководитель крупного автосервиса. На автомобильной почве мы и познакомились поближе. От генерала осталась «Тойота Камри» – небедный был вояка, царство ему небесное. Я с ремонтом помог вдовушке, так и подружились. Она затомилась к тому времени от одиночества, стала глазки в мою сторону скашивать, намеки делать: тяжело в постылую постель ложиться в одиночестве… Я плечи расправил, грудь выпятил от воодушевления – даю понять, что соответствую. Так и стал неофициальным приемником. Представляете, генеральша подмышки бреет…
Кучак не был бы сам собой, если промолчал, но он, разумеется, не сдержался:
– Только подмышки? А ещё?
Юра чуть смутился:
– Ну усы ещё.
Серёга с Костей разочарованно переглянулись, а я подмигнул Кучаку.
Колются они, – стал оправдываться старик, – никак нельзя женщине с усами расхаживать, потому и бреет. Да ладно, хватит о ерунде. Вот когда я во двор вышел в генеральской амуниции, наши раздолбаи, что играли в домино и заодно выпивали, бутылки попрятали на всякий случай при виде меня. Генерал-то пузатый был. Рост у нас одинаковый, зато мои плечи шире и живот, слава богу, не отрастил. На мне мундирчик – как влитой. Лишь когда приблизился и был узнан доминошниками расслабились, да рассмеялись нервно…
– Хм, любопытная история, – Костя побарабанил пальцами по перевернутому донышком вверх бокалу – скажи нам гражданин Туз, испытывал ли ты возвышенные чувства к вдовушке?
– Конечно, по-другому и быть не может, когда на полководиху взбираешься. Скажу так: нечто среднее между Суворовым и Сердюковым.
Я поразился нелепости сравнения, но Юра пояснил:
– Суворов брал Измаил, а Сердюков брал гарем в министерстве обороны…
Честно говоря, мне уже хотелось завершить посиделки – привычка поспать часок-другой днём прочно укоренилась за годы барачной жизни, но взгляды остальных уставились на меня требовательно, явно ожидая очередной новеллы. Я вздохнул поглубже и хотел было вспомнить глуповатый случай из позднеподростковой жизни, когда мы с братом приняли перевернутое корыто на дне пруда за крышку сундука с сокровищами и предприняли сдуру акт вредительства: почти подчистую спустили воду, причём перепачкались с головы до ног в иле и тине. Потом передумал и вспомнил давнишний случай из жизни своего друга Виталия, который произошёл с ним лет сорок назад, незадолго перед его разводом с легкомысленной женой:
– Виталик работал в ПЖДП при Казанском вокзале. Поясняю для тех, кто не в курсе, это крупнейшее предприятие связи в стране. Десятиэтажное здание почтамта (ПЖД) с дебаркадером и рабочей крышей, на которой расположены вертолётная площадка и хранилище почтовых контейнеров, значительно превышает по площади весь комплекс строений вокзала.
– Нельзя ли без ненужных подробностей, – подал голос Лёха Луноход, нам суть интересна.
– Совсем без деталей нельзя – специфика работы, а она такова: Виталик развозил почту по стране в специализированных вагонах. Основной его маршрут назывался Москва -Джалал-Абад-Москва. И вот случилась заминка с людьми – в Тольятти некого стало послать, его и уболтали. С точки зрения работы – идеальный вариант. Туда ехать сутки и обратно такие же сутки, а весь рейс длится пять с половиной дней. Работа – не бей лежачего, в том смысле, что при поездке туда, четыре пункта выдачи посылок: Рязань, Ряжск, Пенза, Сызрань. Если следуешь в Тольятти, посылки только выдаёшь, а обратно,
Нетерпеливый Кучак заёрзал задницей:
– Нам суть интересна, а не твои подробные пояснения. Не будь как профессор-зануда.
Его старческая суетливость действует на меня самым противоположным образом, и я, с ещё большей обстоятельностью, продолжил:
– Без объяснения некоторой специфики работы и самой личности Виталика будет сложно понять полную картину неординарного происшествия, в которое он попал. Не надейся, Александр Васильевич, что я безропотно покорюсь и поддамся на твою провокацию. Хочешь слушать дальше – пожалуйста, не хочешь – ступай, разомни суставы. Ага, молчишь! Тогда не перебивай, пожалуйста… Так вот, Виталик представлял собой личность противоречивую: человек простой, но далеко не ординарный, весь состоящий из противоречий. Он, например, легко подпал под чужое влияние, однако являлся в некоторых вопросах твердолобым ортодоксом. Всё это в нём чудесным образом уживалось. Математика давалась ему с лёгкостью необыкновенной, но с русским языком и литературой проблемы возникали регулярно. Ошибки ляпал штук по 10-12 на странице, а читая, постоянно перевирал слова. Помню, в девяностые годы он пристал ко мне с просьбой растолковать ему значение слова намедни. Я ему доступно объяснил, что как: надысь, давеча, днесь и т.д.
Костя состроил унылую гримасу и с показательно скучным видом направился в свой проходняк, демонстрируя полное нежелание слушать занудный рассказец. Туз мгновенно приземлился на освободившееся место, лишь печально скрипнула кроватная сетка под тяжелым грузом. Я сделал вид, будто ничего не произошло:
– А он мне, понимаешь, возражает: «Там корень – медь». Я посмеялся: какая, мол, медь, ты ещё скажи на латуни, а ещё лучше – на дубе. Он глазами хлопает: «На каком дубе?» За словом в карман мне залезать не требуется: «Забыл, что ли: златая цепь на дубе том»
А у нас в Егорьевске был тогда известный бандюган, бывший борец вольного стиля, ученик тренера Чернова, по кличке Дуб. Виталик мне менторским тоном, не поняв моей насмешки и не помня Пушкина, ляпнул: «Да уж, Дуб никогда медной дряни на себе не носил, только золото, в крайнем случае – серебро…
Но это я так, извините – отвлёкся, но лишь с целью показать его внутреннее содержание и характер.
… Поездка проходила в штатном режиме. Напарник, отставной вертолётчик Валера, тридцатисемилетний пенсионер-здоровяк, ростом более метра девяносто, налетавший стаж в полярной авиации, ужасающий бабник и интеллигент одновременно. При формировании состава скорого поезда «Жигулёвское море – Москва» с которым вагон следует до Сызрани, этот бойкий летун убедил своего начальника, а им был Виталий, проветриться в пассажирском составе. Из почтового вагона нет перехода в вагоны купейные и плацкартные, поэтому они закрыли его на ключ и трёхгранку, а сами попёрлись в соседний, покалякать с проводницами. Инструкции такое самовольство запрещено, но кто же её соблюдает…
Подруги проводницы оказались коротенькими нескладными хохотушками, по словам Валеры, типично колхозно-кооперативного вида, и он поскучнел, явно намереваясь под любым предлогом уйти в другой вагон. Тут появляется в открытом дверном проёме служебного купе эффектная, волнующей лёгкой полноватости дама и просит пару пустых стаканов. Минуту спустя, количество стаканов увеличивается до четырёх, а Виталик с Валерой тащат четыре посудины с подстаканниками в её уютное транспортное гнездышко, конвоируемые свежей знакомой. Дверь купе захлопывается с мягким щелчком, фиксатор поворачивается на девяносто градусов, исключая постороннее вторжение, а блондинистая мадам, с лёгким каштановым оттенком, симпатяга лет двадцати восьми, по имени Алла докладывает более старшей подруге: «Вот Нина Ивановна, привела, как ты просила».