Сказки и были Безлюдных пространств
Шрифт:
– Я тебя обидеть боюсь, а сделать ничего нельзя.
– Что… нельзя? – по-настоящему перепугалась Гайка.
– Я тебе обещал желтого кузнечика. А это не получится. До равноденствия успеет вывестись всего один, и я должен отдать его… другому человеку.
– Какому человеку? – прошептала Гайка.
– Одному мальчишке… Так получилось…
– Ну-ка расскажи, – потребовала Гайка и сама удивилась своему решительному тону.
Лесь послушался. Рассказал про Ашотика.
– Сама видишь, Гайка, ему кузнечик
Гайка притихла, сидела печальная.
– Обиделась, – вздохнул Лесь. Печально, однако без мысли изменить решение.
– Ничуть, – искренне сказала Гайка. – То есть я обиделась, только не на это.
– А на что?
– Ну… на то, что ты подумал… будто я могу обидеться. А я же понимаю.
– Хорошо, что понимаешь…
– А ты… вообще глупый, – чуть слышно выговорила Гайка.
– Отчего же?
– Оттого… – Гайка заскоблила черепицу краем босоножки. – Дело разве в кузнечике?
– А в чем? – И у Леся затеплели уши. Он прочитал ответ в ее ускользнувшем взгляде: «В тебе дело. Лишь бы ты не расхотел со мной дружить».
– Весной и летом я тебе выведу хоть целый табун, – неуверенно пообещал он. – Когда солнце опять наберет силу.
Это было неразумно: ведь Гайка сию минуту сказала, что дело не в кузнечике. Сообразив про такую несуразность, Лесь смутился еще больше. Но тут же – по своей привычке высказываться бесхитростно – спросил:
– Ты, наверно боишься, что если я решил отдать кузнечика другому, то, значит, мне на тебя наплевать, да?
Гайка снова кинула в него боязливый взгляд: «А тебе… не наплевать?»
Лесь объяснил серьезно, весомо так:
– Мы же договорились на берегу, что теперь как родственники.
Гайка повела облупленным плечом:
– Ну и что… родственники. Они ведь не друзья, они всякие бывают. Например… как твоя тетя Це-це… – И выдохнула со смесью ужаса и храбрости: – Нет уж, я так не хочу…
– Так и не будет. Она – просто тетя, а я тебе… ну, почти что родитель. Разве забыла?
– Родители у меня давно есть, – уже без стеснения, просто с грустью сообщила Гайка. – А вот друга… ну, такого, самого-самого… никогда не было. Ни среди девчонок, ни среди мальчишек.
Лесь не отвечал, глядя с крыши в дальние дали, на морской горизонт. Но Гайка теперь чувствовала, что он не отгораживается от нее. Он прислушивается – и к ней, и к себе. И совсем перестала бояться своей откровенности.
– А у тебя… такой друг есть?
Лесь мотнул головой – так, что белые волосы разлетелись над ушами.
– «Самого-самого» нету… Я его только во сне видел.
– Расскажешь? – шепотом спросила Гайка. Она сидела на черепице в сторонке от Леся, а теперь придвинулась вплотную.
Было солнечно и спокойно, морской ветерок дружески обвевал Леся, и Гайка была славная, и все вокруг было хорошо. И Лесь подумал, что отчего бы и не рассказать
– Это такой сон… Я его видел много раз. Он – про город. Город этот похож на наш, только… ну, не совсем похож. В нем полно загадок, закоулков и всякого такого… А на площадях растут среди камней большие синие цветы… А кое-где вместо улиц каналы, и туда с моря заходят теплоходы, и часто даже не поймешь, где дома, а где корабельные рубки… А народу немного, поэтому в городе всегда спокойно…
Гайка сдержанно дышала у его плеча. Лесь продолжал:
– Мне всегда снится сперва утро. Тихое, раннее. И вдруг раздается музыка. Переливчатая… Знаешь, есть такой инструмент – флейта?
Гайка кивнула.
– Она хорошо так играет, – шепотом рассказывал Лесь. – Музыка эта – старинный марш. Не парадный, а такой… ну, немного печальный. В маршах есть средняя часть, она не боевая, а… словно передышка для отдыха.
– Я знаю. Кажется, это называется «анданте модерато». Мы учили в музыкальной школе, только точно я не помню…
– Хорошее название! – обрадовался Лесь. – Неважно, что не помнишь точно, пусть будет «анданте модерато». Правильно я сказал? Ну, вот… Значит, раздается такая музыка, а потом появляется мальчик. Это он играет на флейте. Идет по лестнице, по улице. А из калиток и переулков к нему сбегаются ребята: кто с трубой, кто с контрабасом, кто с барабаном. И наконец получается целый оркестр. И марш теперь уже веселый. Утренний марш. И они шагают с ним через весь город.
– Куда? – прошептала Гайка.
– Не знаю… Просто такой обычай. Они будят город. И люди смотрят на них из окон и с тротуаров, и всем хорошо…
– Понимаю, – выдохнула Гайка. Словно видела этот город и маленький оркестр с блестящими трубами…
– А потом вечер. И оркестр возвращается. Марш все тот же, но теперь он звучит… ну, так, по-вечернему… И вот музыканты один за другим уходят в свои калитки. И музыка все тише, тише. И наконец мальчик с флейтой остается один. И вот играет ту музыку… «анданте модерато», и шагает, шагает по одной улице, по другой. По лестницам. В ту сторону, где за ходит солнце. Немного печальный такой, но неутомимый.
Лесь замолчал, и Гайка шепотом спросила:
– А что дальше?
– Ну вот… это такой мальчик… Я не могу объяснить, какой он. Это же во сне. Но если бы мы встретились, это был бы тот самый-самый друг…
Они молчали довольно долго. Гайка наконец, вспомнила.
– А в той музыкальной школе, где я училась, была целая группа флейтистов. И… девочки тоже играли…
Лесь не ответил.
– Думаешь… девочки играют хуже?
– Да ничего я не думаю, – терпеливо отозвался Лесь. – Как видел во сне, так и рассказал… Ты, Гайка, никому про мой сон не говори, ладно? Я тебе одной эту тайну… поведал.