Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки

Автор неизвестен

Близко к героическим сказаниям по содержанию и композиции примыкают так называемые исторические предания о конкретных исторических событиях или отдельных эпизодах, в той или иной степени отражающих жизнь палеоазиатов Чукотки и Камчатки в разные исторические периоды их жизни. Эти предания отличаются от героических сказаний тем, что в них вместо эпически-приподнятого изображения борьбы отдельных героев с иноплеменниками или местными врагами дается описание конкретного события без концентрации внимания на действиях одного героя. В них рассказывается о «достоверных» фактах борьбы с вражеским засильем, где нет места гиперболизму, фантастике и прославлению подвигов отдельных героев. Характерной особенностью исторических преданий часто выступает массовый героизм народа в борьбе с врагом. В основе таких преданий, сохранившихся в народной памяти, — события прошлого, которые не обросли элементами эпического и фантастического.

К таким преданиям можно отнести, например, эскимосское предание «Виютку-предводитель», где под водительством некоего Виютку и его братьев из множества жителей чукотских и эскимосских селений организуется большой воинский отряд, призванный не допустить на чукотскую землю войско пришельцев-таннитов (по-видимому, коряков и их сателлитов-юкагиров) 49 . В предании дается детальное энтографическое описание подготовки и организации воинов — пращников, стрелков из лука, копьеносцев, рисуются картины сражения с традиционным началом (поединок двух воинов) и традиционным концом (оставление в живых одного-двух пленных), картины дележа добычи и т. д.

49

Эск. ск., стр. 151–155.

Для повествований подобного типа характерны топонимические, этноннмическне и этнографические подробности в гораздо большей степени, чем для героических сказаний.

В. Г. Богораз относил к историческим преданиям рассказы о сраженниях чукчей с отрядами Павлуцкого, а также более ранние рассказы о стычках с эскимосами.

Из подобных исторических преданий с течением времени развился жанр героических сказаний, в которых описание реальных событий, присущее историческим преданиям, уступило место прославлению героический, подвигов отдельных персонажей, ведущих победоносную борьбу за честь и свободу своего племени или семьи.

Сказки о животных в фольклоре палеоазиатов Чукотки и Камчатки получили повсеместное для данного региона распространение. Отличительной чертой сказок этого жанра является их свяэь с космогоническими, тотемическими и анимистическими представлениями азиатских эскимосов, чукчей, кереков, коряков и ительменов ранней эпохи первобытнообщинной формации. Этот жанр устного творчества развивается в тех же общественно-исторических условиях жизни охотников эпохи первобытнообщинной формации, что и мифические предания, и волшебно-мифические сказки, элементы которых обнаруживаются в сказках о животных. В них, как и в сказках других жанров, нашли свое отображение и обобщение как мировоззренческие представления народностей Чукотки и Камчатки, так и накопившийся жизненный опыт, столь необходимый для практической деятельности древних охотников данного региона.

Олицетворение животных и природы в сказках палеоазиатов, как и у многих других охотничьих племен, имело непосредственную и живую связь с первобытной охотой на зверя, которая в силу суровых климатических условий Крайнего Севера была их главным занятием и единственным условием существования. Зверь, являвшийся основным источником жизни охотничьих племен на разных этапах их исторического развития, неизбежно наделялся тотемными и анимистическими свойствами. Именно с животным миром была прежде всего связана мировоззренческая и художественная фантазия древних палеоазиатов — чукчей, коряков, кереков, ительменов и азиатских эскимосов, поскольку от этого мира зависела охотничья удача, а с ней и благополучие общины.

Если отличительной особенностью ряда волшебно-мифических сказок о вредоносных кэле, нынвитах и тунгаках был страх человека перед непознанными и таинственными силами природы, то в сказках о животных чаще отражались черты дружественного отношения к животному. Зверь, являвлявшийся объектом охоты, — не был врагом человека. Охотник не убивал зверя, а добывал, и поэтому наделял его духовными, человеческими качествами, которыми обладал сам. Отсюда и прямая связь мифологических преданий с животными персонажами со сказками о животных. Человеческий герой волшебно-мифической сказки, свободно вступающий в любовные и брачные связи с белой медведицей или гусыней, которые, сияв звериную одежду (шкуру), становятся белотелыми женщинами, продолжает оставаться обыкновенным охотником.

Создав фантастические легенды о животных и других создателях мира, человек начинает верить в их реальное существование, в их покровительство. Мифы с развитием человеческого общества, художественно переосмысляясь и обогащаясь, перерастают в волшебную сказку, в которой находят отражение морально-этические нормы поведения древнего человека. Из волшебно-мифической сказки выделяется сказка о животных, которая становится такой же, а часто

и более могущественной школой жизни охотника, как и волшебно-мифическая сказка.

В животных сказках чукчей, азиатских эскимосов, коряков и ительменов воспевается трудовой опыт народа, его быт, занятия, ловкость и хитрость как залог удачи охотника в добыче зверя и осмеиваются глупость, неповоротливость, физическая немощь как опасные для охотника качества 50 .

Животная сказка аборигенов Чукотки и Камчатки, сохраняющая в ряде случаев прямую генетическую связь с мифическими преданиями и развившимися из последних волшебно-мифическими сказками, не имеет четкого отличия от них, хотя по ряду признаков дифференциация между этими жанрами и наметилась. Во многих сказках персонажами выступают одновременно люди и звери, и в ряде случаев трудно определить, кто из них предстает главным. Особенно это относится к ительменско-корякским сказкам с несколькими контаминированными сюжетами, где человеческие и животные персонажи действуют в тесном содружестве. Наиболее ярко это раскрывается при анализе замечательного и до сих пор малоизвестного цикла сказок о вороньем герое Кутхе — Куткыннеку, о котором подробно сказано выше. Это ворон и человек одновременно. В одних случаях он тесно контактирует с животными персонажами (№ 126, 127, 173), в других — с человеческими (№ 176). Во многих сказках этого оригинального вороньего цикла герой действует при посредстве мифических помощников — звериных персонажей. Такие сказки относятся скорее к жанру волшебно-мифических, чем животных.

50

Беликов, 1969, стр. 123.

Так, например, герои цикла ительменских сказок о Кутхе, а именно — сам Кутх, его жена Мити, их дети Эмэмкут, Синаневт и другие, несмотря на принадлежность к птичьему роду (Кутх — мифический ворон, Мити — сорочья дочь), выступают в облике людей, но чаще всего — в зверином окружении. Сам Кутх при нужде оборачивается вороном, но лишь на короткое время, для исполнения своей магической миссии. Способность перевоплощаться в ворона унаследовал от родителя и его старший сын Эмэмкут. Лишь Мити во всех сказочных ситуациях остается человеческой женщиной, хотя и рождена сорокой. Между тем дочери Кутха и Мити вступают в брачные союзы как с человеческими, так и со звериными персонажами. Сам Кутх, отлучаясь из семьи, попадает обычно в звериное окружение.

Вместе с тем в ряде других сказок Кутх окружен только человеческими персонажами, например в сказках о ложной смерти Кутха, где Мити с детьми разоблачает его как плута и тунеядца. Это, скорее, бытовые сказки. В сказках «Кутх и Мити» (№ 170), «Как Кутх и Мити за орехами ходили» (№ 171) мужские персонажи Кутх и Эмэмкут, отлучившись от женщин, оборачиваются воронами (каждый в отдельности). Это уже не животные, а волшебные сказки, в которых главным персонажем выступает тот же Кутх.

В корякских сказках о Куткыннеку (Куйкынняку) и Эмэмкуте, продолжающих ительменский сказочный цикл о вороне Кутхе, образ вороньего героя также не имеет четкого выражения. Так, в сказке «Путешествия Куйкынняку» (№ 125) невозможно определить внешний облик героя: человек это или ворон, Куйкынняку сопровождает нерпа-акиба и приводит в морскую пучину к китовому народу, затем — к моржовому народу, нерпичьему, лахтачьему. Разные породы морских зверей здесь изображаются в виде отдельных человеческих общин. Куйкынняку в благодарность за гостеприимство отдает свою дочь Тинианавут в замужество лахтачьему народу. В ительменской сказке «Кутх и краб» (№ 174) Кутх попадает в подводное царство морских людей и за утоление жажды отдает им в замужество своих дочерей. В той и другой сказке пережиточно сохраняются представления о мифических контактах и кровных связях между человеком и зверем. Мифологическая основа сказок о Кутхе — Куткыннеку в ительменско-корякском фольклоре представляется несомменной. Вместе с тем прямолинейное отнесение многих из сказок этого своеобразного цикла к тому или иному жанру вызывает затруднения в связи с теми изменениями и наслоениями, которые они претерпели в результате своего формирования.

Более определенно жанр сказок о животных выделился в эскимосском и чукотском фольклоре, где четко наметились две линии поведения животных персонажей: один выступают в роли тотемных помощников человека в волшебно-мифической сказке (касатка, ворон, волк, лиса, гагара, олень, мышка, лаух), другие — в роли хитрых, ловких, смелых, изворотливых деятелей (лиса, олень, горностай, сова, бакланы, чайки, заяц) или же глупых и трусливых увальней (бурый медведь, волк, ворон). Именно вторая группа произведений устного творчества с участием животных персонажей составляет жанр животной сказки.