Сказки мертвого Чикаго
Шрифт:
– Про телефон узнаю в течение часа. Остальное займёт больше времени, но постараюсь, – согласился Марш.
Лорейна достала конверт с наличностью: когда работаешь частным детективом, кредитками, общаясь с людьми, не обойдёшься.
«Если бы можно было спросить самого убитого…» Лорейна десятки раз слышала эту фразу от реальных полицейских и криминалистов. Ещё чаще она читала её в книгах.
– Не думаю, что это бы так уж много дало, – не выдержала она однажды.
И в ответ на изумлённый взгляд полицейского детектива пояснила:
– Ну, вы же сами знаете, жертвы
Лорейна Суини говорила со знанием дела: порой ей приходилось расспрашивать убитых, примерно так они обычно и отвечали.
А детектив, которого она тогда изумила этой отповедью, страшно развеселился и даже пригласил её на свидание. Они встречались месяца два и расстались добрыми приятелями.
– Что ты нашёл? – спросила она у очередного мёртвого, когда они устроились в машине и Лорейна, разогрев двигатель, плавно выехала со стоянки.
– Я гадал на газетах, кто этот парень, – ответил Эдвард, – ответ был «звезда восходящего сезона». Я спросил, где можно его найти, мне выпало «в лучших отелях города». Третьим вопросом было «кто для него Вивиан Флойд?»
– И?
– «Широкий ассортимент блюд».
Лорейна кивнула: гадания Эдварда показывали какой-то вектор происходящего, но они были именно гаданиями, ничего вроде «парень, которого вы ищете, живёт на Норс-огден-авеню, номер дома и квартиры с уважением прилагаются, желаем приятного дня!» До многого приходилось додумываться, многое выглядело неопределённо. Но, по крайней мере, ещё одно подтверждение, что они не ошиблись: Брэнд относится к Вивиан Флойд потребительски.
– А как насчёт самой клиентки? – неожиданно спросил Эдвард.
Он любил такие дни: сырые, холодные, ветреные, когда на улицах было малолюдно и казалось, будто город принадлежит только тебе одному, когда чудилось, что вот ещё чуть-чуть сильнее подует ветер – и смешает тебя с сыростью Мичигана, с дымом и паром отопительных служб, с неярким дневным светом, смешает с самим городом. В такие дни Эдвард ждал чего-то вроде хороших новостей, хотя и при жизни-то не отличался особенным оптимизмом.
– Она администратор в крупной полиграфической фирме, но никогда не берёт работу на дом. Более того, через неё к секретам её работодателя не подобраться, я проверила, – поняв, о чём он, ответила Лорейна.
– А вообще как она тебе?
– Нормально. Вызывает сочувствие. Расстроенная, искренняя. Простая и честная, – сказала Лорейна Суини, и они молчали до самого дома Вивиан Флойд.
Лорейна сама не знала, как у неё выскочило это «простая и честная»: видимо, когда часто слышишь что-то, начинаешь это автоматически повторять.
«Нужно быть простым и честным» – было любимым выражением Кэтрин, её приёмной матери.
Против честности Лорейна не возражала, впрочем, с некоторыми поправками, которые показались бы Кэтрин весьма
Простота же немедленно отделяла её невидимой и непреодолимой демаркационной линией от мира, в котором жили её приёмные родители и их более удачные дети.
Кэтрин и Дэйв были хорошими родителями. Нет, не казались, не притворялись, а именно были. Никакой охоты за выплатами на детей, никакого использования приёмышей в качестве домашней прислуги, никакого домашнего насилия любого рода, никакого равнодушия. Они любили детей, понимали их, хотели видеть их счастливыми, где нужно возлагали ответственность, где нужно давали свободу. Вера и Тревор – другие их приёмные дети – души в них не чаяли, обожали их и в детстве, и сейчас, когда давно выросли и обзавелись собственными детьми.
Если бы Кэтрин и Дэйв Питерсоны были жестокими и бездушными, Лорейне было бы в некотором смысле легче: это избавило бы её от чувства вины за то, что она не смогла ни полюбить их, ни сблизиться с ними. Чувства, которое она привыкла прятать в дальний угол души, вроде той самой вазочки с аляповатыми цветами от слабовидящих детей. С годами это ощущение выцвело, выветрилось, поблёкло, но не исчезло, еле заметно окрашивая внутренний автопортрет Лорейны. Ей хотелось быть благодарной, но благодарности она не чувствовала.
Наверное, Дэйву и Кэтрин тоже было бы легче, если бы Лорейна оказалась обычным сложным ребёнком: ранняя беременность, побеги из дома, наркотики, плохие компании – к этому они, похоже, были готовы, может быть, даже втайне ждали этого. Во-первых, «девочка пережила такой стресс», во-вторых… во-вторых, тогда они тоже могли бы объяснить себе, почему не смогли полюбить её. Им было бы проще если не справиться с ситуацией, то сориентироваться в ней, если бы Лорейна оказалась нормальной паршивой овцой в их идеальной семье. Но с какой-то жестокой симметрией Лорейна даже не могла подарить им повод для оправданного недовольства: она ни разу не пробовала наркотиков, не пила ничего крепче пива и лёгкого вина, и то редко. Первый парень у неё появился на втором курсе колледжа, компаний не случалось ни плохих, ни хороших, и за ней не водилось больших правонарушений, чем штрафы за парковку в неположенном месте. Она была тихой, доброжелательной, но сильной, прекрасно училась, очень много читала, тратя все карманные деньги на книги, получила стипендию в колледже, блестяще окончила юридический и после нескольких лет адвокатской практики открыла собственное дело, пусть и не приносившее большого дохода.
Нельзя же не любить ребёнка за то, что не понимаешь его? За то, что не согласен ни с одним его выбором? За то, что он единственный из троих приёмных детей захотел оставить себе свою прежнюю фамилию? За смутное ощущение, что он всё время что-то скрывает и словно бы видит что-то, чего не видишь ты?
Лорейна аккуратно приходила к Питерсонам на Рождество, резала с ними индейку в День Благодарения, не забывала о самых лучших подарках на дни рождения и годовщину свадьбы. Но её не покидало ощущение, что если бы она однажды просто исчезла, все в её приёмной семье вздохнули бы с облегчением.