Сказки на ночь для взрослого сына
Шрифт:
С пользой ли, или при отсутствии оной, но его жизнь близилась к завершению: ему ли не знать о естественном ходе вещей?
Сейчас даже родная мама, будь она еще жива, узнала бы его не сразу.
Высокий худощавый брюнет в молодости, доктор Флакс с годами превратился в большого лысого старика с огромными, поросшими седыми волосами ушами, которые, вместе с крупным длинным носом, делали его нестерпимо похожим на древних мамонтов, какими их изображают в книжках про жизнь первобытного человека.
На маленьких пациентов он производил вначале неизменно ужасающее впечатление; они пытались убежать от страшного мамонта,
Его имя и отчество вытерлись из истории вместе с людьми, которые к нему так обращались; новой эпохе он запомнился исключительно как доктор Флакс.
Вечером накануне тридцатой годовщины Октябрьской революции (кто бы поверил в октябре семнадцатого года в то, что годовщина очередной стрельбы на улице превратится в главный государственный праздник!) доктор Флакс в соответствии с правилом, заведенным еще в университете, собирался перед ужином полистать медицинскую периодику.
Его внимание привлекла стопка старых журналов, вероятно, приготовленных женой для растопки печи на кухне. Доктор решил их просмотреть – так, на всякий случай – и вот в одном из них он обнаружил старое фото. Доктор хотел показать снимок жене, но в дверь позвонили: пришел старинный знакомый доктора, представил ему молодого человека, Василия, и откланялся.
Василий умолял доктора, не откладывая, отправиться вместе с ним к его больному новорожденному сыну.
Доктор Флакс вздохнул, крикнул жене, хлопотавшей по хозяйству: «Ася, ужинайте без меня!», взял свой порыжевший от времени саквояж с инструментами и белым халатом, засунул натруженные за день старые ноги в ботинки с галошами и натянул пальто, перелицованное не меньше двух раз. Вслед за посетителем он вышел на улицу, где их ждал трофейный «Опель-Кадет». За рулем автомобиля сидел представительный человек лет тридцати – тридцати пяти.
По дороге Василий сбивчиво рассказывал свою историю. Он фронтовик. Воевал, начиная с финской кампании; потом послали учиться на танкиста, сражался под Прохоровкой. Ранен. После выписки из госпиталя получил отпуск на неделю, приехал в Москву, женился на односельчанке, перебравшейся из Подмосковья в город. Хотелось, чтобы, пока он воюет, в тылу его ждала семья. Жена писала, что у них будет малыш, и он должен беречь себя… Василий дошел с боями до Вены. Живой. А вот дочурка умерла.
После войны они с женой жили с надеждой: теперь-то все будет иначе. Он устроился на работу – благодаря друзьям, однополчанам.
…Знаете булочную на Арбате? Правда хорошая? А будет еще лучше, только дайте срок! Полгода назад его поставили туда директором…
С жильем сложнее, но угол в коммунальной квартире они имеют. И вот у них с женой три недели назад родился долгожданный ребенок, мальчик. Сын. Здоровенький! И вдруг – температура, рвота, понос зеленый. Корчится от боли. Кричит. Пришел врач, хотел госпитализировать. Жена – ни в какую! Кричит: «Дочку сгубили! Сына не отдам!» А сын – умирает. Врачи с диагнозами уже всех запутали. И самих себя – тоже. Но и без диагноза
Тем временем «Опель-Кадет», управляемый Анатолием, фронтовым другом Василия, домчался до места назначения.
Доктор поднялся за молодым человеком на второй этаж старого дома по 3-й Мещанской улице, прошел по коридору коммунальной квартиры и попытался войти в распахнутые перед ним двери, что оказалось не простой задачей для грузного и рослого доктора: он явно не вписывался в восьмиметровую комнату Василия и его жены.
Отопление печное, единственное узкое окошко наглухо задраено; воздух – горячий, как в парной, пахнет чем-то кислым. В комнату чудом воткнули узкую кровать для взрослых, самодельную кроватку для младенца, табуретку и маленький стол, служивший еще и пеленальным столиком. Вместо платяного шкафа хозяева комнатушки использовали прибитые к стенке крючки и ситцевую занавеску. Рядом со столом стояла молодая неприбранная женщина с укутанным в одеяло ребенком на руках, который не плакал уже, а тихо и безысходно всхлипывал. Бледное лицо женщины распухло от слез. И мать, и младенец походили друг на друга; так похожи все страдающие люди.
– Простите, мне необходимо помыть руки, – обратился доктор к сопровождавшему его молодому отцу. Тот торопливо произнес: «Да-да» и, сделав небольшой шаг в сторону, указал на рукомойник, стоявший в коридоре почти рядом с дверью в комнату. На рукомойнике в мыльнице лежал новый кусок мыла, а на гвоздике висело новое белое льняное полотенце. На табуретке рядом с рукомойником стоял приготовленный заранее кувшин с теплой водой.
Доктор Флакс пристроил свой саквояж рядом с дверью, снял пальто, привычным движением засучил рукава и принялся тщательно мыть руки. Отец семейства сливал ему на руки воду из кувшина. Когда доктор удовлетворился чистотой своих рук, он насухо вытер их полотенцем и надел извлеченный из саквояжа докторский халат.
– Ну-с, давайте посмотрим, – произнес доктор, выжидательно поглядев на женщину, которая, казалось, даже не заметила появления врача. Она по-прежнему покачивала на руках свое попискивающее чадо.
– Лена! Доктор пришел посмотреть Витю, – обратился к ней муж и решительно забрал у нее ребенка.
Василий положил сына на стол и распеленал. Доктор Флакс внимательно изучил марлевый подгузник и пеленки. Принюхался. Осмотрел пациента и пропальпировал. Младенцу, оторванному от матери, эти манипуляции не понравились, и он, собравшись с силами, натужно заорал. Слабенькое тельце его напряглось, тоненькие ручки со скрюченными тонюсенькими пальчиками затряслись.
Всё, что предстало перед глазами доктора, склоняло его к неутешительному прогнозу.
Масса тела ребенка сниженная, очевидна сухость кожного покрова и слизистых оболочек. «Сильное обезвоживание, тургор тканей пониженный», – фиксировал про себя доктор.
У малыша прощупывался учащенный, но слабый пульс, тельце пыхало жаром. Но жар болезни не коснулся его ледяных кулачков и стоп: они приобрели характерный сизый цвет. Ребенок дышал с шумом, редко, глубоко. Крошечное худое тельце представлялось полем боя: жизнь сражалась со смертью, сражалась за каждую клеточку, но силы ее заканчивались.