Сказки о рыбаках и рыбках (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

— А! — по-своему понял Артур. — Ну, я говорил, что все будет о’кей. Что ты свой человек…

3

Итак, они сидели друг против друга — Валентин на кровати, Абов на откидушке.

— К вам-то, я полагаю, это не относится. Фактор страха, — повторил Абов. Кажется, без всякого подтекста.

— Отнюдь… Очень даже относится. Относился, вернее… Индекс вербуемости был рассчитан точно, — тяжело сказал Валентин. — Ко мне не относится другое. Я никогда не был «вашим» человеком.

— Как это? — Припухшие веки Абова живо шевельнулись и опустились, маскируя острый интерес. Это напускное равнодушие отозвалось в Валентине

неожиданно болезненным уколом. И вдруг захотелось горько выплеснуть одному из этих то, что долго носил в себе. Не отрывочными намеками, как раньше, а открыто, от души. Тем более, что твердым болезненным комком сидел в памяти случай с Илюшкой и Мухобоем, а за поясом тяжело ощущался «бергман». И злая досада требовала выхода.

— Для начала один давний случай, — неторопливо и чересчур спокойно начал Валентин. — Лет этак шесть назад я с небольшой делегацией художников-графиков оказался в сопредельной и весьма дружественной в то время республике Магнал, на берегу Большого пролива. Жизнь у нас была вольная, никого из вашей фирмы к нам не приклеили, полагая, видимо, что достаточно меня. Вечерами шастали мы по приморским кабакам, и там «нащупал» я одного местного торговца сувенирами. Коричневый, сморщенный такой, но крепкий мужичок. Он обменивал на всякое иностранное барахло и продавал за любую валюту морскую добычу. Раковины, кораллы, препарированных черепах и морских звезд… А скоро стало понятно, что этот жучок кофейного цвета — шеф большого подпольного бизнеса, морскую живность добывал он не сам, а нещадно эксплуатировал вместе с помощниками местных ребятишек, платил им дырявые гроши… Дома, в очерке о состоянии дел в этой республике (а состояние, кстати, было фиговое, пока она не перестала якшаться с нами), упомянул я и об этом «подданном царя Нептуна». Уверен был, что наши просигналят, как положено, а полиция дружественного государства возьмет мужичка. Оказалось иначе. Как узнал я гораздо позднее, наши занялись мужичком сами. Быстренько раскололи, надавили (индекс-то разработан) и сделали из мужичка своего агента… Возможно, и сейчас работает…

— Ну и?.. — слегка удивленно сказал Абов.

— В смысле «ну и что тут такого»?

— Именно. Дело есть дело…

— А те пацаны? — тихо сказал Валентин. — Почему до них никому не оказалось дела? Они-то по-прежнему за гроши надрывают легкие, зарабатывают хронический энурез и, возможно, тонут, не рассчитав сил!.. Крошечная деталь на фоне мировых событий (да и наших, в Федерации, тоже). Однако в ней — вся «мораль» славного Ведомства, стоящего на страже «самой гуманной государственности»… А?

Абов опять побарабанил белыми пальцами по колену.

— Знаете, я ведь во многом согласен с вами…

— «Но…» — подсказал Валентин.

— «Но», разумеется, есть. Однако что там… Наверно, вы могли бы привести примеры и поярче. Не из заморской жизни, а из нашей. Да и сам я…

— Мог бы! Но, надеюсь, вы понимаете, что с самого начала у меня не было желания увеличивать число таких примеров своей службой Ведомству? А оно от меня этого хотело…

Абов поглядел понимающе, без упрека:

— И вы повели двойную игру…

— Не было двойной игры, — жестко сказал Валентин. — Потому что в вашу пользу я не играл никогда.

— Судя по всему, вы были достойным противником Ведомства, — не поднимая век, сказал Абов. Со смесью уважения и насмешки. Впрочем, насмешки — больше.

— Конечно, я микроб в вашем понимании, — без обиды согласился Валентин. — Однако акула может ухватить зубами рыбу и зверя, а вот микроба — труднее…

— Но может проглотить…

— А я и был проглочен, черт

возьми! И приходилось вертеться в этом вонючем чреве!.. И не запачкаться о всякое дерьмо, конечно, было невозможно…

Артур врал, разумеется, что Валентину придется давать лишь общие сведения и быть кем-то вроде эксперта. Пришлось и характеристики писать на разных деятелей искусства, и делать нечто вроде репортажей из кулуаров съездов и фестивалей… Тошно, гадко было на душе, и одно утешение, что, слава Богу, сумел никому не повредить, а порой и отвести от кого-то идиотские подозрения. Зато на нескольких провокаторов, которых ему знать не полагалось, но которых он вычислил довольно быстро и безошибочно, с удовольствием накатал с три короба. Вычислить было не трудно, потому что эти типы, как и заморский торговец, работали со старанием, но на страхе…

Противно было и стыдно, когда на «явке» — в дешевом гостиничном номере или в задней комнате какого-нибудь окраинного магазинчика — он писал под сопение сидевшего рядом Артура: «По вопросу о (фамилия, имя, отчество, место службы) информатор может сообщить следующее…» А в конце (если только речь шла не о дураке стукаче из Артуровой обоймы) он выводил: «О политически-оппозиционных и ущербных высказываниях и поступках данного лица информатор сведениями не располагает». И чужая, с нелепой закорючкой подпись: «Свирский».

— А почему — Свирский? — спросил Артур, когда Валентин по его требованию выбрал псевдоним.

— Была в давние времена у меня любимая книжка «Рыжик», писатель Свирский сочинил. И самого меня Рыжиком звали… в детские розовые годы, когда все мы были чисты и бескорыстны, — разъяснил Валентин.

Артур Косиков не понял грустной иронии. Не всегда он отличался догадливостью. В сыскных вопросах он был весьма неглуп и опытен, а в житейском плане и в понимании человеческих натур за рамки индекса вербуемости не выходил, туповат оказывался. Неужели и другие такие же? Валентин не знал, общался только с Косиковым.

Общались они, кстати, не по одним лишь ведомственным делам. «Ничто человеческое» оказалось не чуждо Артуру Львовичу Косикову. Скоро он повадился по-приятельски захаживать к Волынову, оказался любителем Франсуа Вийона, анекдотов (в том числе и политических — между «своими» можно), западной живописи (особенно с женской натурой) и хорошего коньяка. Случалось, они усиживали по бутылке за вечер. Валентин держался, чувствуя себя кем-то вроде зоолога, изучающего странное незнакомое существо. Артур же непритворно хмелел. Жаловался на жену и паршивую квартиру. Иногда просил взаймы и потом не отдавал. Валентин не отказывал, убеждая, что платит за свою безопасность и свежую информацию.

А информации хватало! Артур не раз (возможно, из хитрого расчета), хихикая, пересказывал, а то и показывал письма, которые слали в органы недруги Валентина. Писали некоторые коллеги — живописцы и графики. Набор «сведений» был достаточно широк, хотя и не нов — от «позорящей звание честного художника внебрачной связи с некой разведенной особой В. Галушкиной» до «подозрительных контактов с иностранцами» и от взяток (!) до «увлечения безыдейно-формалистическими тенденциями в искусстве книжной иллюстрации». Познакомился Валентин и с письмом добрейшего старосты местной ассоциации художников-графиков. Сей известный в стране мастер, отдавая должное талантам молодого иллюстратора Волынова, отмечал в то же время излишнюю его самоуверенность, некоторую зыбкость идеологических позиций и выражал осторожное сомнение в целесообразности включения В.В. Волынова в состав делегации для поездки на Пражскую конференцию мультипликаторов-любителей…