Сказки о воображаемых чудесах
Шрифт:
— Она растет, а потом ее подрезают?
— Да, знаю, звучит странно.
— Можно мне по ней пройтись?
Я осматриваю дом. Нет, это другой; не тот, в котором живет этот противный Фидо.
— Думаю, можно. Только держись поближе к краю.
И он переступает четкую границу между пустыней и мягким зеленым ковром; его длинные ноги пружинят в бермудской траве.
— Прохладно. И мягко! — говорит он, снова ухмыляясь.
— Так и есть, да не про твою честь. — Я жестом приказываю ему вернуться обратно на песок. Если кто-то и будет обходить дозором этот роскошный
Счастливый Прыгун скулит (и это раздражает всего немногим меньше, чем визг Фидо) и забывается настолько, что скачет прямиком в сторону куста опунции базальной.
— Не забывай про шипы, — предостерегаю я его снова. Похоже, начинаю превращаться в няньку.
— Смотрите, мистер Полночный! Подфартило!
Я спешу к нему, надеясь, что он нашел улику. Возможно ли, что этот дружелюбный идиот наткнулся на что-нибудь действительно важное?
На земле я замечаю яркое пятно оберточной бумаги. Оранжевой. А затем мой нос (не такой длинный, как у койотов) наконец различает запашок, что притянул к себе внимание Прыгуна. В эту бумагу был завернут бургер. В самой середке, на славной булочке, притаилась котлета, политая Безупречным Барбекю-Соусом для Бургеров. Такое мне уже доводилось попробовать.
Прыгун тактично отходит в сторону:
— Можете взять его, мистер Полночный.
Неужели я правда вижу сейчас в этих ярко-желтых глазах огонь преклонения перед кумиром? Одно знаю точно: еще никто не видел койота, который поделился бы едой с представителем другого вида. Они и с сородичами-то делятся редко.
Мой нос заявляет мне, что Безупречный Барбекю-Соус пропитывает толстый кусок мяса — зажаренный и, безусловно, мертвый. Я уже собираюсь приложиться к нему, как вспоминаю разговор с верховным койотом о том, что высшие виды с презрением отвергают мертвечину. Я не могу отказаться от заявленной точки зрения, во всяком случае, не в присутствии того, кто принадлежит клану койотов. Поэтому я отмахиваюсь и неспешно удаляюсь от находки.
— Вперед, парниша. Я предпочитаю суши.
— Рыба! — Прыгун в отвращении морщит длинный нос. Остатки бургера он приканчивает одним глотком.
Мы продолжаем обход: наблюдаем, чем кто занимается. Счастливый Прыгун изумляется повадкам людей. А мне их повадки хорошо знакомы; я высматриваю что-нибудь необычное.
Жизнь почти замерла. Детей, которые еще не доросли до школы, держат взаперти, подальше от жары и опасностей стройки. Я вижу лица сородичей: они выглядывают из окон и вовсе не кажутся удрученными (а казалось бы, должны, в их-то подневольном положении).
Собаки, за исключением беглеца Фидо, мне не попадались. Сам-то я по их обществу не скучаю, но ведь им нужно время от времени выходить на улицу — с поводками ли, без поводков ли, — чтобы сделать свои омерзительные дела. Только представьте себе: оставлять свои отходы у всех на виду, чтобы кто-то другой убрал их за тебя! Такие гнусные привычки объясняют, почему представители семейства псовых стоят на эволюционной лестнице ниже, чем кошачьи.
Я озвучиваю свое презрение вслух, и Прыгун снова хмурится в задумчивости:
—
— А кому вообще нужна такая замаранная территория? — бормочу я про себя.
Но все же я призадумываюсь. Может, все дело и правда в разметке территории?
Через пару часов обхода я уже сыт «Небесами Пейотов» по горло. И болтовни Счастливого Прыгуна с меня тоже достаточно. Я отправляю паренька домой: его желтая шерсть мгновенно сливается с пустыней цвета навоза. Наша беседа о туалетных привычках определенным образом повлияла на то, как я сейчас смотрю на мир.
С облегчением я становлюсь на одинокую вахту рядом с кустом олеандра (никаких сеянцев для обитателей «Небес Пейотов», только дорогие взрослые деревья!).
В трех домах от меня рабочие стучат молотками, что-то пилят, кричат. А здесь все спокойно. Слишком даже спокойно. Хотя я всей душой за мир без собак, но отсутствие этих популярных домашних животных в округе меня настораживает. На улице ни единой собачьей души — за исключением неприрученных койотов. А те из них, кто приблизился к поселку на расстояние, с которого слышен их вой, уже мертвы.
Может «Небеса Пейотов» — место для собак чересчур чистое? Я знаю, что в некоторых жилых комплексах многое запрещают.
Людские голоса нарушают ход моих мыслей. Я плотнее вжимаюсь в тень от олеандра. Из дома выходит женщина в слаксах и свитере, окрашенных в те же гнилостные цвета, которыми изобилует вся округа. Естественно, на свитере воет бирюзовый койот.
На мужчине костюм, но костюм светлый, да и пиджак расстегнут.
— Какой из разбрызгивателей не работает, миссис Эберт?
— Да там не один, а целый ряд — вот тут, у олеандров.
— А, на границе участка.
Он идет в мою сторону, но меня не замечает: я черен как ночь, а глаза я прищурил, превратив их в узкие зеленые щелочки. Он стучит ногой по крохотным серебряным шипам, что торчат из дорогой травы подобно смертоносным цветам.
— Похоже, вся линия сломалась, миссис Эберт.
Он склоняется, чтобы повозиться с оросительной системой, но глазами шарит по границе с пустыней. Она так близко, что теплый сухой ветерок доносит до нас аромат лобулярии. Ну что ж, хоть дезодорант помещений у этих койотов есть.
Мужчина высок и тучен, как и любой занятой человек средних лет. Лицо у него, правда, слишком загорелое для офисного планктона; каштановые волосы уже редеют, а карие глаза оттенком напоминают грязь. Этакие бегающие глазки. Короткие волоски у меня на лопатках начинают подниматься дыбом. Он ведет себя так, будто знает, что за ним следят, но меня он не замечает. Чему я и рад.
Все еще стоя спиной к женщине, он достает что-то из кармана. Может, носовой платок? На залысинах начинают блестеть капельки пота. Рот кривится. Эта гримаса могла бы быть улыбкой, если бы он радовался. Но он выглядит напряженным и нервным.