Сказки о живом и мёртвом
Шрифт:
– Внизу прохладнее будет, кондиционеры работаю...
– что падением может кого-то раньше срока лишить жизни - не думала.
– Кого бы первым придавила, случись оборваться? Вон того, с физиономией удава из мультфильма, большого краснобая много лет грабившего губернию? Не стоит, велика честь быть
прибитым Большой Люстрой Главного Зала, и без моего внимания уйдёт с исторической сцены. Или вон того мужика с физиономией разбойника? Без дубины пришёл, дома оставил... Годилось бы свалиться на бывших "секлетарей" и нынешних губернаторов... Оно бы не мешало на всех враз свалиться, но как в кучу в
– Ты бы, Михалыч, деньжонки взял из банка... Что-то нехорошее надвигается, обстановка говном попахивает... Не ровен час и без порток останешься. Вчерась слух прошёл, будто верха собираются выяснять, кто и на какие средства процветает, подсуетись!
– Моё крепление с Потолком надёжнее, чем положение многих ходящих внизу, цепи прочные, каждое звено проверено рентгеном на "усталость металла", но отчего хочется оторваться и падением с высоты придавить какое-то количество ненужного "трону" народу?
– кто мог оказаться под грудой из тысячи хрустальных висюлек Люстру не волновало.
Отработавшая два срока службы Лампочка из среднего яруса уговаривала работадательницу рассудительно-успокоительной речью:
– Ну, сорвёшься, порвёшь подвески, грохнешься, придавишь красивым и мощным телом своим пяток казнокрадов, и что с того? Утешишься? А сколько хороших работников за твою проделку пострадает? Думала? Нет? А зря: на место пяти пришибленных поставят десять... Подумай о нас, лампочках, от падения полопаемся, тонкостенные мы...
– и Люстра остывала.
Всякое "мероприятие" (торжество) обязательно когда-то кончается:
– Хватит, будет, посияла-посверкала, пора и честь знать!
– врала себе сиятельная. Не удивительно: и на Люстре сказывалась общая атмосфера местонахождения.
Кончалось "мероприятие", лампочки лишались питания, остывали, вместе с лампами остывала Люстра и приходила в себя:
– Чего волновалась? Ну, грохнулась на пол, придавила кого-то... могу и ошибиться, не на того свалюсь и лишу проживания раньше срок с последующими фальшивыми "печально-торжественными мероприятиями". Ага, преждевременную кончину" устрою. Лишить проживания кто заслуживает - как бы и полезное дело, но в общем раскладе ничего не изменится, новые "подлюстранные" не лучше старых появятся...
Поэтому главной заботой пусть будет одна: не тускнеть позолоте на деталях тела моего. Даже и одна потемневшая деталь - "падение престижа всего тела" - твёрдо верила Люстра.
Кто дозволил, пусть и Первой Люстре, единственной в стране, думать и рассуждать? Нет, разумеется. Но!
– что думают те, кто блюдет чистоту тела Люстры? Или они молчат во время "профилактических работ" над "сиятельной красавицей"? И что хуже: высказывать мысли вслух, или оставлять их невысказанными?
Чашка, Нож и Вилка.
Кухонная сказка.
В кухонном шкафу старинной работы, среди нужных предметов в повседневности, стояла вместительная тонкостенная
– "Выскользнула из руки...
– Чашка понимала нелепость обвинения, но поскольку не имела рта, то как-то защититься от ложного обвинения не могла. После случившегося несчастья, потерявшая часть тела Чашка подумала:
– "Мало, что в инвалидку превратилась, так теперь и выбросят за ненужностью! Зачем битая посуда в доме? Избавятся от инвалидки...
– но хозяйка рассудила иначе:
– Жалко выбрасывать, старинная работа, кузнецовской фарфор... Пусть стоит, ложки-вилки-ножи удобно держать - и поставила в шкаф на видное место. Чашка забыла об инвалидности и подумала:
– "Как переменчива Судьба к нам, предметам! Прежде была целой и служила хозяину утром, когда "владыка" наливался кофе, а теперь храню в себе массу нужных в кухне предметов"!
– Вилка, стоявшая колющей частью вниз, отозвалась:
– Судьба, судьба... Ты, вон, инвалидкой стала, а ценность твоя не пропала, даже прибавилась: вон, сколько публики в себе собрала! И какой! О себе не говорю, и так видно, что я - серебряная Вилка, ныне редкая, не мельхиоровая, или, избавь меня силы земные и небесные, какая-нибудь алюминиевая. Что колючая - так в этом моей вины нет, меня вилкой в мир выпустили! что поделать, меня сделали. Опять-таки: серебряным вилкам многое дозволено. Стальные, покрытые хромом вилки - прочные, спору нет, но живут до поры, пока плёнка хрома на зубьях держится.
– Ты, случаем, не родственница вилам, да, тем, коими на фермах управляются?
– проскрежетал Нож, изготовленный из нержавеющей стали. "Остряк" не любил Вилку за мелочь: она постоянно, будто назло, ложилась на то место, где положено лежать Ножу. Мелочь, кою суровые мужчины, вроде Ножа, обязаны прощать женщине, к тому и серебряной. Нож понимал минус своего характера, но ничего с собою поделать не мог.
Была и ещё одна причина неприязни:
– "Хотя бы раз единый у Вилки точили зубья? Сколько помню эту особу - ни разу, а тут только и слышишь:
– "Опять Нож затупился"!
– эдак скоро одна ручка останется!
Чашка стенками воспринимала чувства и мысли обитателей и, как могла, утешала жалующихся. Но не всё озвучивала, кое-что оставляла втайне:
– Ребята, чего жаловаться на Судьбу? Посмотрите на себя: молоды, сильны, крепки, красивы и здоровы! Живите и радуйтесь, служите и выполняйте назначение своё: режьте и колите... Да-с, что поделать, иного вы не можете, природа ваша такая... Мы, вещи, как и люди, делимся на таких, кто выполняет предназначение молча, и на таких, кто выполняет, но с жалобами...
– Чашка, получив "вторую группу" инвалидности, превратилась в философа - дамы и господа, постарайтесь понять одно: от ваших сетований ничего не изменится: ты, Нож и впредь будешь резать всё, что положат хозяева под твой клинок, и никто не спросит: "нравится - не нравится". Ты, Вилка, и далее будешь без рассуждений накалывать всё, что отрежет Нож, а я - хранить вас и давать приют после тяжкой работы...
– старый дом стенами отзывался на проходившие трамваи маршрута номер три, в резонанс со стенами слабо колебался старый Шкаф и волнения передавал Чашке-инвалидке.