Сказки Перекрёстка
Шрифт:
Очень часто на ярмарках работают лекари, и я должна составить им конкуренцию. О! Вот! В самом центре площади, на помосте — разодетый в шелк и бархат с золотом, в шикарном тюрбане, прихваченном изумрудной брошью и с выражением бесконечной снисходительности на лице. А на груди, гордо выпяченной, сверкает знак в виде звезды, наверняка что-то вроде лицензии! За такого должны заступиться. Так, что мы еще имеем… Один болезный находится в процессе пользования, сидит перед лекарем на низеньком стуле. Что беспокоит? Некое повреждение кожи головы и шеи. Покатит. На лестнице — очередь из страждущих.
Как мало времени! Гертруду с сыном забрали еще утром, значит, их минуты сочтены. Если я узнаю, что они погибли… Нет, не могу даже думать об этом. От картины, нарисованной воображением: безжизненные тела хрупкой белокурой женщины и малыша, лежащие с веревками на шеях в пыли тюремного двора, — мне стало так отчаянно жутко, что в глазах ощутимо сверкнули молнии. На самом деле! Люди заметили вспышку света и повернулись ко мне. Ну что ж, пора действовать.
— Эй, кто ж так лечит! — крикнула я и вспрыгнула на помост. — Надо вот как!
Я смахнула с пациента пропитанную вонючей ерундой корпию и провела ладонью взад-вперед в нескольких сантиметрах над рожистым образованием. Черт, надо же было так разозлиться: от моих пальцев к коже мужчины потекли тоненькие голубые струйки, видимые даже нормальным зрением. Толпа ахнула. Рожа исчезла. Лекарь попятился.
Нужно закрепить эффект. Я втащила со ступеней следующего больного. Не спрашивая, уловила сигнал его боли, но уточнила:
— Зубы болят?
Больной, тщедушный старичок, в изумлении раскрыл рот, полный гнилых обломков. Светящимися пальцами я ухватила самые безнадежные экземпляры и легко вытащила из десны, остальные… не знаю, что я сделала, просто вылила на них падающие с пальцев капли сияния и закрыла рот. Дальше на очереди была бабулька с гноящимися глазами. Я помогла ей подняться на несколько ступеней и положила руку на глаза. Почти сразу из-под плотно сжатых век начал прибиваться белый свет, и веки очистились. Старая женщина открыла свои помолодевшие глаза и на выдохе произнесла:
— Ты ангел!
Перелет. Опять придется выкручиваться.
— Даже не крещенная, — торжествующим тоном ответила я. Кстати, чистую правду. Потом обернулась к толпе и громко добавила: — Это во славу Сатаны, истинного господина и владыки вселенной!
Всё замерло. В абсолютной тишине у меня за спиной кто-то темный, подтянувшись на руках, взобрался на помост и встал рядом.
— Ведьма! — громоподобно заорал лекарь.
— Ты это серьезно? — спокойно спросил по-русски чей-то знакомый голос.
Я повернулась на пол-оборота и уперлась носом в широкую грудь, обтянутую тонким серым трикотажем, однозначно нетипичным для этих мест. Еще до того, как поднять глаза, я догадалась, кто стоит передо мной. Из толпы стали раздаваться не то возмущенные, не то испуганные вопли, а я словно приросла к доскам помоста, не понимая, что происходит.
— Я что-то услышал про отрицание ангела и сатану, — пояснил Герман. — Эти слова во всех языках похожи. Хочешь, чтобы тебя растерзали?
— Нет,
Герман хмыкнул и огляделся.
— Ну вот еще, — по-прежнему бесстрастно отозвался он. — У меня к тебе дело, и если я отпущу тебя сейчас, то где потом буду искать?
— Какое дело? — вне себя от удивления и досады, поинтересовалась я.
К нам уже направлялись стражники. Герман повернул меня к себе спиной и обнял за талию.
— Так будет понятно, что мы вместе? — озабоченно спросил он.
Колени у меня начали подкашиваться, и я лишь пожала плечами. Толпа волновалась вокруг нас, но никто не порывался даже швырнуть камень. Какие тут все дисциплинированные!
— Дело? Да хочу попросить тебя вспомнить, когда и в каких мирках ты бывала, и что там видела. Составляю атлас.
До чего же он безмятежен… Неужели он настолько уверен, что все и всегда сможет преодолеть? Что его интеллект сильнее любых неприятностей? Я кивнула.
— Хорошо, сегодня же займусь.
— На всякий случай я побуду рядом, если не возражаешь.
Ну, что-то внутри меня, конечно, возразило бы, зато всё остальное растворилось в его руках и никаких возражений не допускало. Хотя бы недолго, пару минут, пока стража не разодрала нас в разные стороны, побыть вместе…
IV
Лязг засова потонул в собственном многократном эхе. Когда оно стихло, вернулось и зрение, тем более, что мрак в тюрьме не был абсолютным. Я огляделась. Камера была сплошной: длинный коридор, тянувшийся вдоль другого, по которому меня только что провели, поделен на отдельные клетки решетками из толстых прутьев. В соседней клетке разместили Германа. Я увидела его стоящим напротив меня — сложив руки на груди, он наблюдал, как я озираюсь.
— Кого ты на этот раз спасаешь? — с ироничным фатализмом в голосе поинтересовался он.
Только его насмешек мне не хватало! Вот поэтому все, что я делаю в наколдованных мирках, я делаю одна!
— Тебя это не касается.
Я села на лавку, узкую деревянную лавку, одновременно, надо полагать, кровать. Долго здесь находиться не придется. Глазам надо привыкнуть к темноте настолько, чтобы появилось «фильтрующее» зрение, оно позволит мне в этой анфиладе клеток найти Гертруду. Куда бежать, там разберемся.
— Что ты собираешься делать? — спросил Герман, усаживаясь на свою лавку рядом со мной.
— Горько плакать! — огрызнулась я, думая о том, что его ведь тоже придется выручать. В соседях-то мы теперь из-за меня, хотя я и не виновата. Не бросать же его здесь…
— Ты не можешь плакать, — спокойно информировал он.
Когда это он успел заметить? Наверное, кто-то из братьев сказал.
— У тебя нет слезных желез, — тем же спокойным тоном, пристально глядя на меня, сообщил он. Прозвучало это, как удар.
Что такое «слезные железы», я представляла себе слабо, но ясно поняла, что у меня имеется какой-то серьезный дефект, и почувствовала себя неполноценной. В склонности к дурацким шуткам Германа никто не уличал.